разновидность публичной речи, противополагаемой функционально и структурно речи разговорной, частному, «бытовому» общению. В противоположность разговорной речи — обмену более или менее несложными и короткими репликами (отдельными фрагментарными высказываниями) двух или нескольких собеседников — публичная речь организуется в форме монолога, т. е. сложно построенного, развернутого и длительного высказывания, обращенного ко многим, к обществу (монологический речевой обмен в условиях массового общения). Монологическая форма общения, при котором высказывание развертывается в «речь» для планомерного и целостного раскрытия содержания, реализуется то в условиях непосредственного обмена — как речь устная, то опосредствованного — как речь письменная (через книгу, газету и пр.). Устная публичная речь предполагает особую организацию общения, а именно «собрание» — непосредственное наличие коллектива слушателей-собеседников. Количественные и качественные признаки наличного «собрания» играют немаловажную роль, так же как и условия непосредственного взаимодействия говорящего лица с аудиторией в процессе самого речеведения, как и коллективное одновременное восприятие речи на фоне всей обстановки «собрания» и в частности восприятие реального облика говорящего (голос, мимика, жесты и пр.). Все эти
644 условия отсутствуют в практике письменно-публичной речи, что отражается на ином характере последней. Компромиссный характер приобретает устная публичная речь, опосредствованная радиопередачей («речь по радио»), при к-рой наличествует только момент произнесения и восприятия речи на слух, а в условиях телевидения — еще «изображение» говорящего; специфическая совокупность условий устно-речевого общения отсутствует. Практика высокоразвитого общества знает многообразные виды и типы устной публичной речи. Оставляя в стороне художественную игровую речь — театральную и декламационную, с ее сложным генезисом и специфической структурой, мы встречаемся с различными формами устной публичной речи в более узком смысле, как речи «деловой»: агитационной, пропагандистской, научно-теоретической и пр.; здесь и митинговая речь, и дипломатическая, и научно-исследовательский доклад, и судебная речь, и университетская лекция, и научно-популярная «публичная лекция», и «вступительное слово» перед спектаклем, и «застольный спич», и «траурная речь», и т. п. Все эти формы являются различными видоизменениями и проявлениями публичной речи. В собственном смысле речь ораторская — это речь политическая по содержанию и устная и публичная по форме. Политическая речь, закрепляемая литературно, в условиях опосредствованного общения, выступает и развивается как публицистическая — в широком смысле. Устная публичная речь выступает тем определеннее, полнее и ярче как ораторская, чем более выражен ее непосредственно-политический характер. Чем шире массы, к которым речь адресуется, и чем более всеобщий и злободневно-актуальный характер имеют реальные интересы, выражаемые речью, тем сильнее проявляется ораторское качество. Таким образом речь ораторская определяется не внешне-формальными признаками, а внутренней структурой, обусловленной ее содержанием и функцией. Любая форма устно-публичного монолога — академическая речь, речь на банкете или на похоронах и т. п. — приобретает ораторский характер в зависимости от конкретных условий общественной практики, поскольку содержание и функция речи получают то или иное непосредственно политическое значение. Так напр. застольные речи на банкетах перед революцией 1848 во Франции или перед 1905 у нас носили ярко выраженный ораторский характер — были Р. о. в собственном смысле. Чем более адэкватно действительности выражение политических интересов и чем это выражено действеннее, тем выше ораторское качество речи. Еще Демосфен подчеркнул, что «не слова и не звук голоса составляют славу оратора, но направление его политики» («Речь о венке»). Античные ораторы и теоретики Р. о. не только связывали ее с политической борьбой, но и определяли сущность Р. о. следующим образом: «Риторика (т. е. теория Р. о. — см . « Реторика ») есть,
645 как определяют некоторые, искусство хорошо говорить. Но это определение столь же неправильно, сколь и неполно... Гораздо удобнее определить так: риторика — искусство хорошо говорить по политическим (относящимся к государству) вопросам» (Сульпиций Виктор, Ораторские наставления). Р. о. возникает и развивается в классовом обществе по мере развития открытых политических форм классовой борьбы как одно из могущественных средств этой борьбы. (В рудиментарном состоянии Р. о., вернее ее элементы, восходят к стадии разложения родового строя и даже еще древнее.) Как форма непосредственного публичного общения Р. о. живо, остро и эластично выражает противоречивые столкновения классовых интересов, конкретные перипетии борьбы за власть, за политическое влияние. Отсюда ее агитационная и пропагандистская роль — когда-то монопольная, но и в эпоху широчайшего влияния печатного слова (и многих других способов и видов агитпропаганды) не только не утратившая значения, но и получившая небывалое развитие. Ораторское слово рождается на почве конфликтных общественных отношений, из противоречий интересов и воззрений как выражение несогласия, спора. Р. о. не только содержанием, но и своей структурой отражает противоречия общественной жизни: она полностью полемична. Эта полемичность проявляется прежде всего в противонаправленности Р. о., в том, что смысл почти любой Р. о. — либо нападение на враждебный смысл, точку зрения, довод или вывод, либо защита, обоснование своих воззрений. Оратор атакует или защищает. Понять организацию его речи можно, лишь учитывая тот идеологический план, к-рому она противопоставлена. Полемические выпады, намеки, образы, гиперболичность, ирония, умолчание, антитезы, категорическая резкость оценочных суждений, ход аргументации, контрасты формулировок и другие классические ораторские «средства» организуют речевой контрплан, противовес, к-рый не может быть полностью раскрыт без сопоставления с конкретными воззрениями противной стороны. Поэтому все «приемы» спора исторически выросли как «приемы» ораторские, «эристика» сложилась как вспомогательная дисциплина для риторики (также и логика — античная «диалектика» — и лингвистика как учение о тропах и фигурах, о синонимах, о двусмысленных словоупотреблениях и пр.). Полемичность ораторской речи, ее боевое общественное назначение обусловили и особое внимание к эмоциональной выразительности, действенности слова, отсюда — разработка «приемов воздействия на чувство», которые восполняют и даже — в определенных ораторских стилях — заменяют аргументацию, анализ понятий и пр. Внимание к эффективности Р. о., к-рая завоевывает оратору и его партии победу, вызвало постоянные аналогии ораторства с военным делом: оратор — полководец; слова? — его армия. И так как смысл победы — в завоевании мнения аудитории, то издавна сложилось воззрение на Р. о. как на
646 речь, специально убеждающую, «заражающую». Оратор организует движение речи как развернутую систему реплик. Для развернутой Р. о. характерна обычно более или менее сложная планомерность — развитие повествования, аргументации, иллюстраций, ссылок, сопоставлений, напоминаний, критики противной точки зрения — оснований и выводов — и утверждение своих воззрений. Отсюда забота о композиционной построенности, наиболее действенной в данных условиях, — разработанное еще древними учение о способах построения речи и ее отдельных частей (вступления, повествования, аргументационной части, заключения и пр.). Отсюда — в частности — широчайшее применение различных форм внутримонологической диалогизации речи и обширная плоскость соприкосновения с языком искусства (речью художественной). Внутримонологическая диалогизация (реплицирование) обнажает и заостряет полемическое движение смысла в Р. о. Всякий монолог есть единство внутренних «реплик» (смысловых компонентов речи), и движение речи реализуется путем их диалектического развития; в известном смысле монолог есть внутренний разговор. Диалогическому реплицированию в монологе соответствуют период, абзац, параграф, раздел, часть, композиционно выражающие движение мысли. Диалогическое строение речи например у античных философов и ученых (философские «диалоги», «речи» у историков) выступало как композиционное средство выражения противоречивого движения мысли и в то же время как явление стиля полемической и дидактической речи (изложение в форме разговора, обнажающее ход мыслей). Для полемически заостренной речи, какой является Р. о., в высшей степени характерны многообразные формы внутримонологического «разговора»: «риторический вопрос», «обращение», вопросно-ответный ход, при к-ром ответ на вопрос может выступить также в форме вопроса (риторические фигуры: «гипофора» — цитирование возможного возражения противника в целях его опровержения, «антипофора» — приведение противодоказательств, «гипокаталепсис»), «уступление» и др. функции их — не только обнажение хода мыслей (аргументации и пр.), но и полемическое заострение — нападение на противника, защита, апелляция к аудитории — «разговор» с нею. Оратор «обращается», задает вопросы и тут же отвечает на них, предупреждает возражения, предвосхищая их характер, и т. п. Зачастую речь драматизируется: появляется полемическая «мишень», образ противника («персонификация»), от лица к-рого формулируются мысли, подлежащие опровержению, и им противополагаются с антитетической резкостью суждения оратора. Забота о действенности, конкретности, яркости и эмоциональной насыщенности выражения мыслей в известной мере сближает ораторский язык с художественным, для которого характерно не терминологическое абстрактное выражение понятий и их связей и отношений, а «образная» конкретность выражения: раскрытие содержания понятий путем обнаружения хода их образования и максимальной
647 конкретизации их определенных сторон и связей, благодаря чему преодолевается всеобщий и расплывчатый характер отвлеченного выражения. Метафора, сравнение, метонимия, гипербола, перифраз, ирония и т. п. средства выражения, сообщающие языку «ощутительную ясность и высшую определительность» (Гегель), широко используются в Р. о. соответственно ее содержанию, целевой установке и ближайшим функциональным условиям. Равным образом оратору приходится (особенно в судебной речи) создавать близкие к художественным формы повествовательной и описательной речи («рисовать картины», «восстанавливать ход событий», строить психологические и пр. «характеристики» людей и т. п.). Кроме того оратор стремится к звуковой, произносительной и в частности интонационной выразительности речи и должен иметь дело с мимико-жестикуляционной стороной произнесения. Здесь — точка соприкосновения с «декламационной» и театральной речью. Само собой разумеется, что не все перечисленные признаки необходимы в каждой Р. о. Эти признаки и сходства и их соотношение меняются в зависимости от содержания и направленности каждой данной Р. о., от исторических условий, ее определивших. Так напр. небольшая митинговая речь может быть свободной от сложной системы логической аргументации и строиться преимущественно в эмоциональном плане и т. п. Все эти многообразные стороны действенной выразительности, к к-рой стремится оратор, издавна определили взгляд на Р. о. как на искусство слова, имеющее непосредственно прикладное значение. Идеалистическое отношение к ораторскому искусству влекло за собой фетишизацию «средств ораторского убеждения», выразительных приемов и способов аргументации, которые в риторике формализировались и наделялись иллюзорной самостоятельной силой и собственным содержанием независимо от реального содержания мысли, от соответствия выражения объективной действительности. Развитию риторики как теории исторически соответствовало риторическое качество Р. о., т. е. ораторская «фраза»: мнимая выразительность, неадэкватность выражения реальной действительности. «Фраза» служит средством самообмана, иллюзорно восполняя игрой понятиями и представлениями ограниченность подлинного познания действительности, а с другой стороны — средством обмана, в соответствии с потребностями эксплоатирующих классов держать массу в идеологическом плену. Вся история Р. о., ближайшим образом связанная с развитием политических форм классовой борьбы, представляет собой историю изменений риторических форм и стилей на пути — скачкообразном и противоречивом — к полному преодолению и снятию риторики и риторичности в теории и речевой практике пролетариата. История Р. о., традиционно начинающаяся с древнегреческой эпохи, действительно опирается на непреложный факт, что именно на почве антично-рабовладельческого общества ораторство и его теория впервые
648 получили исторически засвидетельствованное относительно широкое и свободное развитие в типических формах, характерных для этого рода речевой практики. Но это конечно не означает, что Р. о. «родилась» именно в древней Греции или что она — «оригинальное порождение» «эллинского духа», продукт «расового» или «национального гения», как пыталась объяснять буржуазная наука. Р. о. возникает и развивается всюду, где возникает общественная потребность и наличествуют необходимые предпосылки экономического и политического характера. Диктатура рабовладельцев, представлявшая политическую сущность античного государства, сопровождалась развитием относительно высоких форм рабовладельческой демократии. Открытая политическая борьба классов и партий внутри свободного населения, процесс демократизации государственного аппарата (выборность, коллегиальность, народное собрание, сенат, гласный состязательный процесс и пр.) в Афинах и в Риме республиканского периода — таковы ближайшие условия расцвета Р. о. В Афинах этот расцвет был подготовлен ходом экономического и политического развития в VII и VI вв. до н. э. Известен напр. рассказ о том, как Писистрат [VI в.], вождь демократических слоев, якобы благодаря своему красноречию, проявленному в народном собрании, захватил верховную власть; а еще раньше [594] законы Солона «в интересах правосудия» разрешали адвокатские выступления на суде лишь по делам малолетних и женщин, а прочие граждане могли только лично защищать свои интересы, что привело на практике к изготовлению «искусных» речей по заказу состоятельных тяжущихся специалистами — «логарифмами». Эпоха морского могущества V и IV вв. — с окончания персидских войн до падения афинской государственности — дала классические образцы греческого ораторского искусства — речи судебной, «совещательной» (в народном собрании) и «эпидектической» («торжественной»). Крупнейшими греческими ораторами разных партий были: Перикл, Клеон, Горгий, Лисий, Исократ, Исей, Ликург, Гиперид, Эсхин, Демад, Демосфен; в их речах политическое содержание древнегреч. классовой борьбы получило наиболее полное, яркое и напряженное софистически-риторическое выражение, обоснованное принципами и соответствующее методу логически выдержанной аргументации. Падение афинской демократии было падением и Р. о., нашедшей приют в школе как средство лит-ого упражнения и замкнувшейся в узкие литературно-академические и обрядово-бытовые формы. Р. о. делается ораторской только по форме. В Риме развитие рабовладельческой демократии точно так же сопровождалось развитием политического «красноречия», которое вовсе не было «привито со стороны» в результате «знакомства» с греческой речевой культурой, а возникло гораздо раньше этого «знакомства»; большое сходство в чертах развития Р. о. с Грецией было обусловлено сходством хозяйственного и политического строя. Начиная с III в., особенно со второй пунической войны [201] и до падения республиканского
649 режима, Р. о. играла огромную политическую роль, становясь в устах революционных вождей — народных трибунов (величайший из них — Гай Гракх) — столь грозной силой для землевладельцев и плутократов, что правящие классы и партии вынуждены были принимать административно-законодательные меры против распространения риторических школ — проводников ораторского искусства в народные массы (эдикт 92 г. и др.). Крупнейшими ораторами разных партий были: Катон Старший, С. Гальба, Г. Гракх, М. Антоний, Л. Красс, Ю. Цезарь, Цицерон; в их речах воплотился второй и последний исторический тур античной риторики в действии. Монархия, по словам Тацита, смирила все, в том числе и красноречие. Буйный форум опустел навсегда. Сенат превратился в исполнительную коллегию императорских чиновников. Единственным видом политической речи сделался панегирик императору. Ораторское действие превратилось в «спектакль» и в бытовой ритуал; Р. о. — в «изящную словесность», «декламацию». Поворот умирающего античного общества вспять к натуральному хозяйству, распад хозяйственных и политических связей и отношений сопровождались глубочайшим идеологическим кризисом: социальная катастрофа отразилась теологизацией сознания; религиозная борьба становилась господствующей формой выражения классовой борьбы; теологизировалась и риторика. В IV в. Августин перевел античную риторику на язык христианской идеологии. Именно в этом веке, когда еще существовало античное общество, ораторствовали величайшие христианские агитаторы — Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст, ученики греческих «языческих» риторов. В своих речах они обращались к массе еще на общем языке, и сквозь религиозную «небесную» символику и проповедь «спасения души» еще живо проскальзывали «земные» слова открытого выражения экономических и политических интересов, волновавших массы. Средневековый феодализм, с его идиотическими условиями жизни, хозяйственно-политической раздробленностью, ничтожной городской общественностью, сопровождался падением и публичной речи: для нее не было ни широкой потребности ни языковой базы в виде общего языка. Общение масс было крайне ограниченным количественно и качественно. Массы общались на разрозненных, дробных диалектах (говорах), и граница общения совпадала обычно с границей владения помещика-государя или данного города. Единственным общим языком был чуждый, непонятный массам классовый язык феодалов, обслуживающий в первую очередь нужды церкви — крупнейшего феодала — в качестве лит-ого языка (на Западе — латынь, на Руси — церковно-славянский язык). Публичная речь в роли «служанки богословия» (проповедь и диспутивно-лекционная речь) не могла иметь ни массовой аудитории (была непонятна) ни какой-либо другой общественной «площадки» кроме церкви и ее филиала — средневекового университета. Феодализм не нуждался в широком
650 и свободном развитии публичной речи. Средневековая Р. о., застывшая в неподвижных схоластических формах, лишенная своей роли открытого выражения политики, или сближалась с заклинательной магической речью или служила выражением теологических воззрений в виде сложнейших формально-логических спекуляций. Факты рассматриваются как мистический результат. Даже в XVII веке знаменитый французский адвокат Клод Готье, выступая на суде, доказывал, что «демон шестого разряда» «доставил повод для этого процесса», а в XV в. адвокат Арто обосновывал необходимость двух университетов во Франции ссылкой на священное писание, где сказано, что трон Соломона стоял на двух больших основаниях (судебная речь появилась вновь лишь по мере замены средневекового письменного канцелярского процесса гласным состязательным судом). С вступлением на историческую арену буржуазии развернулось широкое антифеодальное движение городов и крестьянства, и это движение требовало развития агитационно-политической деятельности: на новой основе воскресли принципы античной риторики, причем на первых порах ораторы буржуазии (Лютер) и революционного крестьянства (Т. Мюнцер) широко пользовались феодальным оружием религиозной символики, в которую вкладывали новое содержание антифеодальной борьбы; еще кромвелевские революционеры агитировали церковной фразеологией. Но с другой стороны, уже в XVII в. буржуазные представители во французских Генеральных штатах противопоставляли сословно-мистической традиционно-авторитарной фразеологии феодального дворянства открытые формы выражения экономических и политических интересов, говоря от имени «народа» и о «народе». Эпоха национальных революций, ознаменовавших победу и утверждение молодого капитализма, сопровождалась небывалым расцветом публичной речи — печатной и устной. Новый характер производства, повлекший за собой рост и усложнение городской жизни, хозяйственно-политическое объединение народных масс, крушение сословных и всяческих местных границ в пределах национального государства, выход из «идиотической» жизни широких масс, революционное вовлечение этих масс в политику, падение авторитетной религиозной идеологии — все это необходимо учесть для понимания причин и условий расцвета буржуазной Р. о., с небывалым разнообразием ее видов и форм, широтой функций и всеобщностью адреса: революционная буржуазия обращалась ко всей массе общества во имя «массовых» интересов. Буржуазная Р. о. получила наивысшее воплощение в практике французской революции 1789 (Мирабо, Верньо, Дантон, Робеспьер, Сен-Жюст, Марат). Это было красноречие подлинного размаха и героического пафоса. Основные виды Р. о. при капитализме — речь парламентская, митинговая и судебная — развивались тем шире и свободнее, чем шире и последовательнее было развитие демократических форм буржуазной диктатуры. Поэтому «классические» страны буржуазной демократии — Англия и
651 Франция — дали наиболее высокие и многочисленные образцы капиталистической Р. о. По мере превращения буржуазии из класса революционного в контрреволюционный — с окончанием борьбы с феодалами и усилением борьбы с пролетариатом, подавление к-рого стало основным содержанием всей буржуазной политики, — стало падать и качество буржуазного ораторства. Помимо восполнения риторичностью классовой ограниченности познания действительности, помимо риторического самообмана теперь присоединилось сознательное творчество иллюзий — риторический обман. Риторичность революционная, наличие к-рой не снимало относительно высокой (по сравнению с античностью и тем более — феодализмом) познавательной ценности речи, стала риторичностью реакционной, которая не восполняла, а подменяла иллюзорным выражением познание действительности, чтобы ее затемнить и приукрасить. Ораторская практика контрреволюционной буржуазии во всем мире стала все более обнаженно и грубо риторичной: «публику нельзя убедить логикой, но можно убедить сказками» (Лассвель); «отличительная черта пропаганды — равнодушие к правде; правда ценна постольку, поскольку она может оказать желаемое действие» («Британская энциклопедия»); «когда не можешь возразить по существу, то отделывайся словами» (Гамильтон). Потребность в риторичности стала для буржуазии тем сильнее, чем труднее было удерживать массы в подчинении. Древние принципы софистической риторики, расширенно воспроизведенные на основе всемирно-исторической борьбы капитализма с пролетариатом, оказались особенно необходимыми для защиты господства монополистического капитала от натиска пролетарской революции. Наиболее полно и ярко современный буржуазно-ораторский стиль воплощен в речах фашистов и социал-фашистов (социал-демократов); сущность этого стиля наилучшим образом раскрывается в свете замечания «Коммунистического манифеста» по поводу буржуазного социализма: «Наиболее подходящее для себя выражение буржуазный социализм находит лишь тогда, когда превращается в простую риторическую фигуру» (Маркс К. и Энгельс Ф., Сочин., т. V, изд. ИМЭ, М.—Л., 1929, стр. 509). Загнивание буржуазной демократии сопровождается качественным декадансом ораторства, становящегося все более выхолощенной «риторической фигурой», содержанием к-рой является она сама. Снова ораторское слово сближается с заклинательной «словесной магией». Этого требует неразрешимое противоречие: буржуазия не может обойтись без идеологической «обработки общественного мнения», а классовые интересы буржуазии противоположны реальным интересам всего остального общества; поэтому у буржуазии нет действительно общего по содержанию языка с массами. Этот общий язык она стала фальсифицировать на другой день после своей победы над феодализмом — и чем дальше, тем больше. Адресуясь к массам и их жизненным интересам, Р. о. буржуазии оказывается речью с фальшивым адресом и мистифицированным
652 содержанием, выражение к-рого прикрывает подлинно классово-эгоистические интересы. Новейшим примером буржуазной Р. о. на этапе ее распада, примером, ярко демонстрирующим характерные особенности этого этапа, является фашистская Р. о. (Геринг, Гитлер и др.). Отличительным признаком речей фашистов является подмена убеждения уверениями, документации магическими заклинаниями, подмена действительности, ее отражения в Р. о. мистификацией действительности. Этому способствует и внешняя театрализация — обстановка, одежда, — какая сопутствует ораторствование фашистов. И в области Р. о., как и во всем остальном, буржуазная природа фашизма выступает предельно выразительно. Пролетариат владеет научно-достоверной диалектико-материалистической теорией и ведет научно обоснованную политику; с другой стороны, он не нуждается в средствах обмана для достижения своих классовых интересов, т. к. эти интересы действительно совпадают с интересами всех трудящихся. Пролетариат стремится не к мистификации классовой борьбы, а к предельному обнажению ее сущности, т. к. его задачей является уничтожение классов и построение бесклассового общества. Поэтому пролетариат враждебен всякой риторике и риторичности, всякой фразе. Пользуясь Р. о. как орудием борьбы за социализм, пролетариат стремится к наиболее адэкватному, полному, всестороннему и действенному выражению реального положения вещей, и это выражение действительно, а не фиктивно адресуется широчайшим массам. Все средства ораторской выразительности, направленные на раскрытие осознания действительности, служат этой задаче, а не риторической «магии», «безразличной к правде». Это не значит, разумеется, что пролетарская Р. о. ограничивается простым констатированием фактов действительности. Волевая целенаправленность — необходимое ее свойство. Отсюда и эмоциональная насыщенность пролетарской Р. о. Но действенность последней вытекает из раскрытия объективной действительности и дальше всего отстоит от магических заклинаний. На ранних этапах пролетарского движения, до соединения его с теорией научного социализма (марксизмом) и до создания самостоятельной политической партии, ораторы пролетариата пользуются еще буржуазным риторическим языком. В эпоху чартизма в речах ораторов-чартистов еще сильны риторические элементы, поскольку сильны еще мелкобуржуазные иллюзии, поскольку пролетариат боролся еще под знаменем буржуазной демократии и либеральной рабочей политики (Гарней, О’Коннор, Джонс и др.). Риторические формы выражали новое социальное содержание, но не осознанное еще до конца как новое, еще искаженное буржуазно-демократической «мифологией». А впоследствии ораторы соц.-дем. (и тогда, когда она была рабочей партией) попадали «во власть фразы», т. е. риторического языка, всякий раз, как они отражали то или иное буржуазное влияние, уклонялись от марксизма, не совместимого с «фразой». Маркс и Энгельс
653 дали впервые в мировой истории образцы пролетарской Р. о., принципиально и практически чуждой всякой риторики и риторичности. Сдобренному «патетическими газами» выражению абстрактных формально-логических неподвижных понятий и субъективно-диалектической игре понятиями был противопоставлен новый речевой стиль, выражение конкретных диалектических понятий и их анализа, вскрывающего наглядно процесс образования понятий и обнажающего противоречия, в них заложенные, для всестороннего гибкого отражения действительности. В речи «О свободе торговли» [1848] Маркс дал классический образец пролетарского речевого стиля, разоблачающего подлинную действительность: «...Не позволяйте обманывать себя абстрактным словом свобода. Чья свобода? Это слово не означает свободы одной личности по отношению к другой. Оно означает свободу, которою капитал пользуется для угнетения рабочего. Зачем освящать свободную конкуренцию этой идеей свободы? Ведь эта идея свободы сама представляет собою продукт того порядка вещей, который...» и т. д. (Маркс К. и Энгельс Ф., Сочин., т. V, изд. ИМЭ, М.—Л., 1929, стр. 459). Так началась историческая борьба против «прятанья», скрыванья, «затушевывания» действительности, против иллюзорности, искажения реальных фактов и отношений посредством риторической «ловкости»: «патетических газов», двусмысленности, абстрактности, восклицаний, лести, клеветы, запугиваний, уговариваний, стилевой мимикрии и т. д. и т. п. Эта борьба стала неотъемлемым признаком пролетарской Р. о. В речах большевистских ораторов (а также ораторов компартий других стран) дальше развились заложенные Марксом и Энгельсом основы пролетарской ораторской практики. Ораторская практика Маркса и Энгельса получила дальнейшее широкое и глубокое развитие всемирно-исторического значения в речах большевистских ораторов — и прежде всего Ленина и Сталина. Тов. Сталин характеризовал ораторское искусство Ленина следующими словами: «Необычайная сила убеждения, простота и ясность аргументации, короткие и всем понятные фразы, отсутствие рисовки, отсутствие головокружительных жестов и эффектных фраз, бьющих на впечатление, — все это выгодно отличало речи Ленина от речей обычных „парламентских“ ораторов. Но меня пленила тогда не эта сторона речей Ленина. Меня пленила та непреодолимая сила логики в речах Ленина, которая несколько сухо, но зато основательно овладевает аудиторией, постепенно электризует ее и потом берет ее в плен, как говорят, без остатка. Я помню, как говорили тогда многие из делегатов: „Логика в речах Ленина — это какие-то всесильные щупальцы, которые охватывают тебя со всех сторон клещами и из объятий которых нет мочи вырваться: либо сдавайся, либо решайся на полный провал“. Я думаю, что эта особенность в речах Ленина является самой сильной стороной его ораторского искусства» (И. Сталин, О Ленине, «Правда», 1924, от 24/II; перепеч. там же, 1934, от 21/I). У т. Сталина в его речах четко
654 выступает та же предельная логическая последовательность, аргументированность, ясность и простота. Скульптурная лепка всей речи и филигранная отточенность формулировок придают речам т. Сталина на фоне пролетарской Р. о. качества особенно высоко стоящих образцов. Библиография: Bentbam J., The book of fallacies, 1824; Mundt Th., Die Staatsberedsamkeit der neueren V?lker, Berlin, 1848; Perrot G., L’?loquence politique et judiciaire ? Ath?nes, P., 1873; Aubertin Ch., L’?loquence politique et parlementaire en France avant 1789, P., 1882; Blass, Die attische Beredsamkeit (I—IV), Lpz., 1868—1881, 2 Aufl., 1887—1898; Witz, L’?loquence scientifique, Bruges, 1887; Chabrier A., Les orateurs politiques de la France, P., 1887; Harris R., Hints on advocacy, New ed., L., 1889; Ortloff H., Die gerichtliche Redekunst, 2 Ausg., Berlin, 1890; Flathe Th., Deutsche Reden, 2 Bde, Lpz., 1893—1894; Ringwalt R., ed., Modern American oratory, 1898; Brastow L., Representative modern Preachers, 1904; Aulard F. A., Les orateurs de la R?volution, nouv. ?d., 3 vv., Paris, 1905—1907; Norden E., Die antike Kunstprosa vom VI. Jh. bis in die Zeit der Renaissance, 4 Bde, Lpz., 1915—1923; Damaschke A., Geschichte der Redekunst, Jena, 1921; Cochrane R., The treasury of British eloquence, Edinb., 1897; Reinach J., L’?loquence fran?aise depuis la R?volution jusqu’? nos jours, P., 1894 (хрестом. образцы со вступ. статьей); и др. Особенно велико количество практических руководств — франц., англ. и немецк. — и изданий речей. На русск. яз. литература крайне незначительна; наиболее существенны: Тимофеев А., Очерки по истории красноречия, СПБ, 1899; Его же, Судебное красноречие в России, СПБ, 1900; Его же, Речи сторон в уголовном процессе, СПБ, 1897; Сергеич П., Искусство речи на суде, СПБ, 1910; Ляховецкий Л., Характеристики известных русских судебных ораторов, СПБ, 1902; Кудрин Н., Очерки современной Франции, СПБ, 1904; Дерюжинский В., Публичные митинги в Англии, «Вестник Европы», 1893, №№ 2 и 3; Олар А., Ораторы революции, 2 тт., М., 1907—1908 (неполн. перев.); Шмаков А., Судебные ораторы Франции, М., 1888 (Сборник речей со статьей Беррье «Очерк истории красноречия»); Толмачев Я., Военное красноречие, основанное на общих началах словесности с присовокуплением примеров в разных родах оного, СПБ, 1825; и др. Об ораторской речи в свете риторической проблемы: Гаррис Р., Школа адвокатуры, СПБ, 1911; Глинский Б., Русское судебное красноречие, СПБ, 1897; Левенстиль А., Речь государственного обвинителя в уголовном суде, СПБ, 1894; Арсеньев К., Французская адвокатура, «Вестник Европы», 1886, № 1; Певшицкий В. Ф., Церковное красноречие и его основные законы, Киев, 1906; Гофман В., Слово оратора. (Риторика и политика), Изд-во писателей в Ленинграде, Л., 1932 ( см . также библиографические указания к « Реторике »). В. Гофман