Ромен [1866—] — французский писатель. Р. — одна из крупнейших фигур лит-ой и общественной жизни современного Запада. Его жизненный и творческий облик выделяется среди всей лит-ры XX в. как облик не только большого писателя, но и виднейшего общественного деятеля, чье имя стало как бы олицетворением идейной чести, неподкупности, моральной высоты. Р. — один из тех «мастеров культуры», к-рые поддерживают ее преемственность, принося новому миру лучшие стороны культуры прошлого. Большой и сложный путь Р. является идейным путем лучшей части западной интеллигенции от индивидуалистических иллюзий к пролетарской революции, от гуманизма буржуазного к гуманизму социалистическому. Эволюция Р. воплощает и судьбы широчайших масс западной мелкой буржуазии, постепенно приходящих к пролетариату. Р. родился в Кламеси (Бургундия), в семье нотариуса, принадлежавшей к старинной французской провинциальной буржуазии, имевшей в числе предков участников французской революции 1789. В Нормальной школе, где формируется интеллектуальная верхушка Франции, Р. изучал историю и историю искусства, погружаясь во всеевропейскую культуру всех веков. Избрав специальностью историю музыки, Р. защитил в Сорбонне диссертацию «Истоки современного театра — история оперы в Европе до Люлли и Скарлатти» и с 90-х гг. читал курс истории музыки в Нормальной школе, позднее в Сорбонне. Музыка играет огромную роль в его творчестве. Ей посвящены его «Musiciens d’autrefois» (Музыканты прошлого, 1908), «Musiciens d’aujourd’hui» (Музыканты современности, 1908), «Haendel» (Гендель, 1910), замечательная «Vie de
758 Beethoven» (Жизнь Бетховена в «Cahiers de la Quinzaine», 1903, отд. изд. 1907), с нею же тесно связан и «Jean Christophe» (Жан-Кристоф, 1904—1912). В лит-ру Р. вступил в последние годы XIX в. Годы наступления империализма он воспринял как атмосферу душную и предгрозовую, угрожающую взрывом. Молодое поколение интеллигенции под давлением реакции ощущало себя ущемленным, обиженным, по словам Пеги ( см .), «принесенным в жертву». Из этого протеста выросла на рубеже XX в. волна того гуманизма и своеобразного французского «народничества», с которыми связано раннее творчество Роллана. В это время Р. сблизился с Ш. Пеги, основав вместе с ним журнал «Cahiers de la Quinzaine» (Двухнедельники). В Третьей республике Р. увидел тогда полное вырождение, измельчание буржуазии и ее культуры, разгул вражды и ненависти, угнетение личности. Но, как писал впоследствии сам Р., «для молодого буржуа-интеллигента последней трети XIX в. свободный и сильный индивидуализм был высшей человеческой ценностью». Против буржуазного общества Р. выдвигал человека, абстрактного «Человека» с большой буквы, того индивидуума, который был порождением того же буржуазного общества. Пигмеям буржуазной демократии Р. пытался противопоставить мощную индивидуальность, титанические страсти. Тогда, на заре XX в., этот культ титанической личности имел утопический, романтический характер. Часто эта жажда героизма выливалась у Р. в попытки противопоставить современному вырождению буржуазии ее великое прошлое, романтически гипертрофированные, величественные образы эпохи буржуазного подъема. Из стремления «вдохнуть дыханье героев» рождались довоенные циклы Р. — «Les trag?dies de la foi» (Трагедия веры, 1897—1899, отд. изд. 1913), «Th??tre de la
Иллюстрация: Ф. Мазерель. Иллюстрация к «Жан-Кристофу»
759 R?volution» (Драмы Революции, 1898—1902, отд. изд. 1909), «Героические жизни», «Жан-Кристоф», — стоящие под знаком своеобразного героического романтизма. Именно социальное бессилие мелкобуржуазного поколения, задавленного среди «Ярмарки на площади» (одна из частей «Жан-Кристофа»), пробуждало в Р. жажду мощи. Ободрить отчаявшиеся массы тружеников, внушить побежденным, что они победители и герои, наконец показать им примеры героизма — таковы были задачи Р. Но трагедия Р. заключалась тогда в двойственности, бескрылости его бунта. Возможность быть затертым в схватке гигантов — финансового капитала и рабочего движения — рождала у Р., как и у других гуманистов, ужас перед насилием как таковым. Не имея реальных сил для борьбы с капитализмом, они пытались противопоставить ему внутренние, духовные ценности — Любовь, Дружбу, моральную красоту. Утопическая мечта о всечеловеческом братстве и гармонии владела Р. Создавалось своеобразное бегство писателя в царство «Духа», в его творчестве настойчиво возникала идея победителей-побежденных, идея о том, что реальное поражение слабого может стать его духовным, «моральным торжеством». Уход в «духовное», принципиальная аполитичность, связанная с боязнью всякого насилия, обескровливали бунт Р. Его большие циклы, задуманные как эпопеи титанической борьбы против общества, объективно оказывались эпопеями компромисса. Жажда величия, пафос героизма — глубочайшие черты Р., — все это лишь с его приходом к революции получило новое и подлинное содержание. С самого начала Р. тяготел к монументальному «народному искусству». На рубеже XX в. Р. попытался создать «Народный театр», героический, укрепляющий в народе великие страсти, противопоставленный выродившейся буржуазной драме адюльтера. Защите этой идеи он посвятил ряд статей, объединенных позднее в сб. «Le th??tre du Peuple» (Народный театр, 1900—1903, отд. изд. 1908). Эта попытка выражала распространенные «народнические настроения» среди интеллигенции, стремления оздоровить культуру ее сближением с народом. В поисках героических «примеров» для своих драм Р. обращался к истории. Но и в «Трагедиях веры» и в «Драмах Революции» он в разных эпохах искал в сущности общечеловеческие ценности и вечные характеры. Создавая образы побежденных-победителей, Р. не столько подчеркивал, за что они борются, сколько их веру, пафос их борьбы, их моральное превосходство над врагом. «Saint Louis» (Святой Людовик, 1897), как и «A?rt» (Аэрт, 1898), давал образы «внутренней победы». Типичен для раннего гуманистического романтизма Р. гордый жест молодого побежденного Аэрта, выбросившегося в окно, ибо это самоубийство есть победа сильного духом. Попытка найти в раздираемом противоречиями современном обществе общечеловеческие ценности особенно ярка была в драме «Le temps viendra» (Да будет время, 1903), где эпизоды англо-бурской войны
760 воссоздавались утопистом и пацифистским мечтателем. В английских угнетателях, как и в туземцах-угнетенных, Роллан видел прежде всего людей, уставших ненавидеть, в которых пробуждался дух гуманности, братства. Призывая время, «когда лев будет лежать рядом с ягненком», Роллан путь к этому братству видел в непротивлении, отказе сражаться, моральном благородстве. «Трагедии веры», созданные, чтобы пробудить пафос веры и борьбы, трагически завершались призывом к примирению. Страстные и благородные мечты Р. о служении «Человеку» оказывались утопиями. Обращенные в далекое будущее идеи всечеловеческого братства, гуманности и гармонии были преждевременными и потому бессильными. В XX в. пацифистский отказ от революционных путей к этому братству делал эти идеи не только бессильными, но и опасными. Крупнейшей попыткой «Народного театра» явился цикл героических «Драм Революции», начатый Р. на рубеже века и продолженный лишь в 20-х гг.: «Le Triomphe de la Raison» (Триумф разума, 1899), «Les loups» (Волки, пост. 1898, изд. 1899), «Danton» (Дантон, 1899—1900), «Le 14 Juillet» (14 июля, 1902), «Le jeu de l’amour et de la mort» (Игра любви и смерти, 1924), «P?ques fleuries» (Вербное воскресенье, 1926), «Les L?onides» (Леониды, 1927). В эпохе французской революции 1789 Роллан видел не только процесс рождения буржуазного общества, но и бурный взрыв стихийных мировых сил, создавших титанические страсти и характеры. Здесь очень ярко выразилась философская концепция Роллана, проходящая через все его творчество. Это — пантеистическая концепция мира, природы, текущей огромными волнами эмоций, бурлящей стихийными подспудными страстями, которые вырываются наружу взрывами войн и революций. Страсти, эмоции — душа вселенной, человек — прежде всего стихия чувства, творческой страсти, «темперамент» определяет человека гораздо больше, чем «идеи». Эти великие страсти хотел воссоздать Р., обращаясь в «Драмах Революции» к героическому прошлому буржуазии. Наиболее яркий образец « Народного театра» — «14 июля», где штурм Бастилии был воссоздан как апофеоз массы, слепой, но героической стихии. Героика революции воплощена Р. в целой серии характеров, прежде всего в Дантоне, вместе с Бетховеном являвшемся для Р. идеалом духовной силы. Не случайно в жирондистах увидел гуманист-Р. близкие себе образы победителей-побежденных, показав их в виде мыслителей и творцов, уничтожаемых слепой стихией террора, но побеждающих ее своим нравственным величием. Гуманистическая концепция революции заострена в «Леонидах», эпилоге цикла, где дан итог революционной бури, где классовые враги, становясь «людьми», протягивают друг другу руки. Патетика бурлящих социальных страстей снижалась основной концепцией этого грандиозно задуманного цикла — задачей примирить социальные противоречия в идее человеческого братства.
761 В начале XX в. Р. создал три биографии — Бетховена [1903], Микель-Анджело («Michel-Ange», 1905) и Толстого [1911], объединив их в сборнике «Героические жизни» как высокие примеры нравственного героизма, силы и величия. «Жизнь Бетховена», появившись в 1903 в «Двухнедельниках» Пеги, имела необычайный успех среди гуманистически настроенной мелкобуржуазной интеллигенции. Титанический образ Бетховена, пафос его творческих страстей, пафос одинокого борца, противостоящего миру, прозвучал гневной пощечиной Третьей республике. Бетховен и Толстой — эти образы встают над всем творческим путем Роллана, в них как бы синтезированы его существеннейшие черты: патетика борьбы, высокий идеализм, отрицание современного общества и уход в моральные ценности, в непротивление. Влияние Толстого на всю жизнь Р. огромно. Известная переписка юноши Р. с Толстым в 80-х гг. была началом его преклонения перед Толстым как учителем духовного самоусовершенствования. Биография Толстого, созданная в предвоенные годы, превратилась в апофеоз этого «апостола», стоящего над современным буржуазным обществом, отрицающего его, противостоящего ему в своем нравственном величии. Даже отрицание Толстым искусства, смутившее ранее молодого Р., восторженно приветствовалось им как гнев против выродившегося искусства буржуазии. Наиболее сильное и законченное воплощение героический индивидуализм Р. нашел в 10-томном романе Жан-Кристоф» [1904—1912]. Это — монументальная эпопея бунта творческой личности против буржуазного вырождения. Биография немецкого музыканта — история не столько его внешней судьбы, сколько его творческого мира, — поднята Р. до глубокого противопоставления творца, художника и современного буржуазного общества. И в этом огромный пафос романа. В Кристофе, чье имя обозначает силу (Крафт), без труда узнается облик Бетховена. Перенесенный в империалистическую эпоху, среди измельчавшего буржуазного окружения, этот образ кажется огромным, романтически приподнятым, гипертрофированным. В нем еще раз воплотил Р. свой гуманистический идеал борца-одиночки, «Человека», противостоящего миру. Его оружие — творчество, дух. Не случайно Кристоф — музыкант. Если творчество — высшее проявление духа, то музыка — самое полное проявление той эмоциональной стихии, в к-рой Р. видел глубочайшую сущность мира. Три первых тома — «L’Aube» (Заря, 1904), «Le Matin» (Утро, 1904), «L’Adolescent» (Юность, 1905) — показывают формирование Кристофа. Здесь, как и позднее в «Очарованной душе», обнаруживается глубокий демократизм творчества Р. На жизни Кристофа, вышедшего из бедной, демократической среды, лежит печать лишений и труда, страданий, унижений и упорной, постоянной борьбы. Р. любит людей, закаленных жизненными страданиями, воспитанных суровой борьбой за жизнь и за свое «я». Это уважение и любовь к труду и к борьбе, резко выделяющие книги
762 Р. среди изнеженной французской буржуазной лит-ры, вскрывают глубокие связи, соединяющие интеллигента, «мастера культуры» Р. с широкими массами демократической Франции, объясняют, почему книги Роллана становились своего рода «евангелием» сотен и тысяч тружеников демократической мелкой буржуазии.
Иллюстрация: Ф. Мазерель. Иллюстрация к «Жан-Кристофу»
«La R?volte» (Бунт, 1906—1907) и «La Foire sur la place» (Ярмарка на площади, 1908) — самые сильные тома всего цикла — дают незабываемый, резкий, бичующий образ современного буржуазного вырождения. В «Бунте» воссоздает Р. измельчавший, бескрылый эпигонский идеализм современного немецкого буржуазного искусства, к-рому он противопоставляет большое искусство буржуазного подъема — Гёте, Баха, Бетховена; их знамя поднимает Кристоф. Роллан боролся здесь за полноценный, как ему казалось, мощный идеализм прошлой буржуазной культуры. «Ярмарка на площади» — гневный памфлет на культуру французской демократии, на ее искусство, внешнее, обеспложенное. «Ярмарка» стремится передать «удушливый запах гниения». Его ощущал Роллан и во все пропитывающем духе иронии и скепсиса, в пассивном и бессильном эстетстве, в деморализации, царящей во всей общественной жизни. Наряду со столь отличными по стилю «Современной историей» и «Островом пингвинов» Франса эти тома «Жан-Кристофа» являются наиболее
763 сильными реалистическими разоблачениями Третьей республики начала века. Этому миру бросает вызов Кристоф, Творец, Человек. Весь цикл звучит на очень высокой, патетической ноте бунта духа против общества. В «Бунте» эта стихия романтической эмоции доходит до предела. Однако романтизм Р. совершенно не похож на реакционную и пассивную неоромантику начала XX в. Романтизм Р. — романтика бунта, поисков, пусть утопических, но поисков сил, способных противостоять миру гниения. Весь стиль «Жан-Кристофа» пронизан, охвачен пафосом романтической борьбы, связан с этим «бегством» во внутрь духа, в творчество. Это — стиль, очищенный от всего внешнего, от лишних фабульных моментов. Движение цикла определяется развитием творческой души. Выявить силы, бурлящие внутри сознания, «бурить души, как колодец», — вот назначение своеобразного патетического стиля Роллана. Психологизм Роллана (а его роман глубоко психологичен) меньше всего напоминает холодный и сдержанный анализ душевных движений. Стилю Р. совершенно не свойственно то холодноватое «чувство меры», любовь к завершенному, законченному, та «заковывающая» чеканная форма, к-рая считалась свойственной французскому стилю. По справедливому замечанию одного из советских критиков, Р. продолжает стилевые традиции, идущие от Руссо и В. Гюго. Напрасно искать в книгах Р. ювелирной отделки. Р. не ювелир, но циклоп. Чары его не в филигранности фразы. Причины его мощного воздействия на читателя — тот грандиозный масштаб страстей, та огромная жизненная сила, тот пафос творчества, к-рый всегда волнует читателя. Напор лирической эмоции как бы ломает все оковы. Влияние Бергсона, проявившееся и в философской концепции и во всем творчестве Роллана, резко выявилось в самом стиле, как бы передающем «?lan vital» Бергсона. Р. как бы вызывает наружу эти глубоко бурлящие подспудные силы души. Поэтому возникает это «естественное», взволнованное дробление главок, из к-рых каждая представляет как бы такую волну внутреннего мира. Поэтому в романе царствует своеобразная психологизированная «абстрактность», освобождение не только от внешнефабульных моментов, но и частично от вещного мира, играющего у Р. всегда совершенно подчиненную роль. Стиль Р. «музыкален», а не «живописен». Самая отличительная черта стиля Р. — это торжество стихийной и патетической страсти, эмоции, торжество во всем — в композиции, в структуре образа, во фразе. Романтизм Р. создает ту постоянную, приподнятую интонацию, к-рая проявляется в гиперболических образах, выражающих огромные, гипертрофированные эмоции (стоит вспомнить характерное описание акта творчества в виде грозы в «Бунте»). Это проявляется и в резко патетической интонации фразы Р., в этих «восклицаниях души». Это проявляется в тяготении Р. к приподнятым образам-символам (образ Христофора в конце «Жан-Кристофа», символические образы «Очарованной
764 души»). Это проявляется и в постоянном стремлении Р. к большим, монументальным произведениям, к объединению их в циклы. Вся эта эмоциональность и гиперболичность — лишь проявление того контраста «Величия Духа» и гниения мира, который является внутренним зерном всего цикла «Жан-Кристоф», как и всего творчества Р. Отсюда, из этого контраста, и вырастает то сочетание реалистических социальных памфлетов и стихии романтической эмоции, которое типично для больших романов — «Жан-Кристоф» и «Очарованная душа». «Человечество», «Братство», «Свобода», «Дух» — эти понятия эпохи французской революции 1789, из к-рых (как скажет впоследствии сам Р.) буржуазия вытравила их благородное содержание, взяв их себе на службу, — эти понятия держали Р. в своей власти. Р. нужно было не меньше, чем все человечество и его слияние в единой гармонии через рамки классов и наций. Этот страстный, но утопический «максимализм» Р. определял воссоздание социальных отношений в «Жан-Кристофе». Идея «братства через рамки классов» заставляла Р. подобно другим писателям-гуманистам создавать культ дружбы, охватывающей одинокие и прекрасные души, рассеянные по миру, к-рые Р. находил в самой различной социальной среде (Оливье, Грация, Антуанета, Эммануил в «Жан-Кристофе»). Единство через рамки классов — этот принцип определил отношение Р. к рабочему движению, воспроизведенному в романе. Мощь и стихийная сила народных низов всегда влекли к себе Р., и с основанием писал он впоследствии, что всегда стремился быть посредником между избранными (?lite) и массами. Но тогда, в годы «Жан-Кристофа», Р. отшатывался от всякого насилия, от всякой политики, и рабочее движение пугало его и продажностью своей верхушки и теми чертами насилия, крови, к-рые неизбежно связаны с революционными движениями. Р. стремился итти через рамки наций, и мы видим в «Жан-Кристофе» эпопею пацифистского интернационализма. Кристоф, Оливье, Грация образуют в романе гуманистическое единство немецкой, французской, итальянской культур, ту идеальную для Р. в те годы «душу Европы», к-рая показалась ему слишком ограниченной в послевоенное время. Этот культ единой Европы, Европы интеллигентских душ, конечно не был пролетарским интернационализмом. Но в преддверии мировой войны во Франции, где в эти годы буржуазия разжигала шовинистические страсти, европеизм Р. был смелым вызовом официальной идеологии. «Социальный максимализм» Р., его стремления к всечеловеческому братству, давая роману столь высокое звучание, были в то же время и его слабостью. В заключительном томе цикла «La Nouvelle Journ?e» (Грядущий день, 1912) слабость эта наиболее наглядна. Стареющий Кристоф с мудрой терпимостью взирает на растущую империалистическую Францию, снисходительно приемлет новое поколение молодых хищников, философски констатирует
765 приближение мирового пожара. Против воли Роллана какое-то приятие судьбы господствует в этой книге. Этот Кристоф, стоящий высоко над миром и благословляющий его, становится для автора символом предельной высокой мудрости, моральной победы. Но мы, читатели, не верим этому. И жест, которым Кристоф протягивает руку своему бывшему врагу, воплощавшему мир «Ярмарки», в действительности жест бессилия, примирения, а не победы, — примирения с той «ярмаркой на площади», борьба с к-рой составляла пафос «Жан-Кристофа». Ставка на абстрактного Индивидуума, «бегство в дух» неизбежно обрекали бунт Р. оставаться мнимым бунтом. Слова Маркса об абстрактном человеке Фейербаха и индивидуальном бунте Штирнера («Немецкая идеология») раскрывают самые основы гуманизма Р. Так остается для нас двойственным этот замечательный роман о художнике и капитализме — страстный, сильный, но обескрыленный бунт. В 1914, накануне войны, Р. создал одно из своих самых лучших художественных произведений — «Colas Breugnon» (Кола Бреньон, вышел в 1919). Внешне столь не похожая на остальные вещи Р., эта книга связана со всем его творчеством глубоким внутренним единством: Кола — родной брат Жан-Кристофа и бургундки Аннет из «Очарованной души». Страстная любовь к жизни, ее страданиям, радостям, борьбе и труду, свойственная всегда Р., здесь выступает с особой жизнерадостностью. Кола Бреньон — резчик по дереву, гуманист и весельчак, простодушный и мудрый философ. Р. с огромной любовью воссоздает эпоху позднего Ренессанса, докапиталистическую эпоху, когда труд и искусство, физический и духовный труд гармонически сочетаются, давая немыслимую для начала XX в. естественную и легкую радость творчества. В сущности Р. возвращается здесь к проблеме художника и общества, к проблеме «Жан-Кристофа», только вся интонация проще, здоровее, жизнерадостнее. Кола — подлинный гуманист, в возрожденческом смысле слова, и наслаждение трудом, едой, вином, всем чувственным миром дано здесь с необычайным для Р. сочным натурализмом. Бургундская почва, стихия народного юмора, сочный народный язык, даже своеобразная грубоватость речи — все это подчеркивает (лишь в необычно непосредственной и наивной форме) свойственную Р. вообще любовь к жизни со всеми ее проявлениями. Кола, побеждающий жизненные неудачи своим галльским юмором, своим «философским» фатализмом, по-своему входит в ряд тех сильных героев, тех характеров, тех «Индивидуумов» Р., которые в своем внутреннем мире находили, или по крайней мере думали, что находят опору в борьбе с миром. Веселое приятие судьбы Кола Бреньон было другим лишь видом того бунта и примирения, к-рым заканчивался «Жан-Кристоф». Эпопея «Жан-Кристофа» символически завершалась образом Христофора, несущего младенца через реку, — символ духа, несущего в грядущее новое человечество. Но куда, но как? Все это оставалось неясным. Огромная жизненность,
766 жажда действия и героизма выхолащивались расплывчатой, абстрактной утопичностью идеалов Роллана. Мировая война явилась решающей вехой на пути Р., как и всей западной интеллигенции. В «Прощании с прошлым» [1931], с замечательной честностью переоценивая свой путь, Р. воссоздал его основные этапы военных лет. Образ Р. тех лет вырисовывается как крупнейшая фигура борца против войны, с исключительным личным мужеством и активностью противостоящего официальному буржуазному шовинизму. Затравленный в Париже, найдя убежище в Швейцарии, Роллан печатает в «Journal de Gen?ve» свои разоблачающие статьи «Au-dessus de la m?l?e» (Над схваткой, 1914, отд. изд. 1915). Но стоя над схваткой наций, Р. отнюдь не был пассивным созерцателем событий. Он выступал защитником того царства духа, к-рый воздвигал раньше Жан-Кристоф и к-рый теперь сметала война. Отсюда его гневные строки по поводу разрушения культурных ценностей («Pro aris», 1915). Р. клеймил шовинистические выступления интеллигентов и их молчание, равное соучастию, призывая их выступать в защиту духа (письмо к Г. Гауптману, 1914). Он разоблачал фетиши демократии и патриотизма — «Les Idoles» (Идолы, 1914). О степени ненависти к Р. французских шовинистов дает представление черносотенная книжка А. Масси «Ромэн Роллан против Франции» [1915]. В годы войны постепенно рушился в Р. целый ряд иллюзий. Он испытал
Иллюстрация: Кибрик. Фронтиспис к «Кола Бреньону»
767 трагедию человека, увидевшего, как молодежь, воспитанная на его идеях бескорыстного служения и героической жертвы, шла восторженно умирать за французский империализм: «Я раздираюсь между благоговейным преклонением перед идущими на смерть и бунтом против убийц». Становилось ясно, какие опасности таились в благородных, но абстрактных лозунгах Жан-Кристофа. С 1916 Р. участвует в женевской газ. «Demain», где в то время сотрудничали русские большевики — Ленин, Луначарский и др. В сб. «Les pr?curseurs» (Предтечи, 1919), посвященном убитым Жоресу, К. Либкнехту, Р. Люксембург, Эйснеру и Ландауеру, мы находим статьи Роллана 1915—1919, в том числе сильную «Aux peuples assasin?s» (Убиваемым народам, 1916), разоблачавшую истинные причины войны.
Иллюстрация: Иллюстрация к «Лилюли» (авторисунок)
Замечательным художественным документом о крахе иллюзий к концу войны останется блестящая сатира «Liluli» (Лилюли, 1919), где Р. зло разделался со всеми идолами западной интеллигенции. Образы ее гротескны, — это схемы, марионетки, но при всей их условности — это одна из самых безжалостных и глубоко реалистичных вещей Р. «Лилюли» срывает все маски, показывая народы во власти Лилюли — патриотической иллюзии. Героем сатиры должен был быть Полишинель — Смех. Замышлявшаяся для массового народного театра, написанная сочной ритмической прозой с ассонансами, в грубоватой народной манере «Кола Бреньона», «Лилюли» должна была среди ужасов разрушения, разбивая иллюзии, утверждать смехом будущее. В предисловии к русскому изданию пьесы (см. изд. «Время», т. X) Р. остерегает от пессимистического понимания ее. Однако она звучала гораздо более горько, чем хотелось самому Р. — «Смех», «Истина» были слишком абстрактными точками опоры. Но дух скепсиса и нигилизма никогда не был свойственен Р. В «Emp?docle d’Agrigente et l’?ge de la haine» (Эмпедокл Агригентский, 1918) гуманистические идеалы Р. подняты до целой философской концепции. Среди залитой кровью Европы Р. кажутся современными идеи Эмпедокла о двух стихиях — Ненависти и Любви, о веке Гармонии,
768 к-рый должен сменить разгул века ненависти. Это — еще раз апофеоз всечеловеческой Гармонии, вечной мечты Р. Но «мало одного желания быть рычагом. Нужен камень, на который можно было бы опереться. А его нигде нет». Камнем таким Р., еще утопист и пацифист, считал объединение борцов Духа. Уже во время войны Р. сыграл огромную роль, объединяя вокруг себя пацифистски настроенную интеллигенцию всех стран. Но он оставался вне партии, вне движения масс, к-рым он сочувствовал, но с к-рыми он боялся связать себя. В 1917 Р. горячо приветствовал русскую революцию, которую он всегда защищал на протяжении всего своего дальнейшего пути. Однако на приглашение Ленина в 1917 поехать в Россию Р. ответил отказом, боясь вмешательством в политику «компрометировать свою роль бдительного интеллигента», стоящего «над всеми схватками». Вся позиция Р. тех лет — трагическая позиция человека рожденного борцом, но не знающего путей борьбы, как не знали их широкие массы мелкой зап.-европейской буржуазии. С огромной энергией Р. боролся за объединение международной интеллигенции. В «D?claration d’independance de l’Esprit» (Декларация независимости Духа, 1919, см. сб. «Предтечи») Р. пытался объединить два отряда борцов — интеллигенцию и пролетариат — под гегемонией интеллигенции, к-рая должна была «освещать путь». В 1919 создалась интернациональная организация интеллигенции «Clart?» (Клартэ), объединившая интеллигентов всех оттенков — от революционного до гуманистически-пацифистского. Роман Р. «Clerambault» (Клерамбо, 1920) с типичным подзаголовком «Один против всех» стал евангелием пацифистской интеллигенции. Этот образ борца-одиночки, «свободной совести», отказавшегося от диктатуры «нации или класса», — типический образ той западной интеллигенции, к-рая, отшатнувшись от капитализма, сохраняла всю стойкость индивидуалистических предрассудков. 1921—1922 были годами жестокой полемики между революционной частью «Клартэ» во главе с Барбюсом и «ролландистской» ее частью. Осью разногласий были вопросы насилия, диктатуры, дисциплины, от которой отшатывался тогда Р., боясь «узости и фанатизма» революционеров. Однако уже тогда Р. сильно отличался от созерцательных пацифистов типа Дюамеля, презрительно отворачивавшихся от революционных движений масс. «Клартэ» распадалась под напором внутренних противоречий. В 1922 Р. переехал в Швейцарию. В поисках выхода он обратился в то время к учению Ганди, оказавшего наряду с Толстым огромное влияние на Р. («Mahatma Gandi», 1923). Ганди казался Р. образом борца, его непротивление — «неприятием» существующего строя, формой активной борьбы. Р., сохраняя еще некоторые иллюзии о революционной роли Ганди, обещает однако порвать с ним в случае его «измены (см. интересную беседу Р. с С. Тагором в предисловии к книге последнего «Ганди», Париж, 1934). Нельзя не видеть, что многие из пацифистских идей «ролландизма» тех лет были в своей утопичности опасными, демобилизующими.
769 Годы 1920—1927 были для Р., как он сам пишет в замечательном предисловии к сборнику «Quinze ans de combat» (15 лет борьбы, 1935), годами поисков и колебаний, за которыми последовала решительная переоценка ряда прежних идей, переоценка индивидуалистической идеологии и окончательный переход Роллана в лагерь пролетарской революции. Уже в статье «Убиваемым народам» в 1916 Р. назвал европейскую цивилизацию смердящим трупом. Теперь противопоставление гниющей буржуазной Европы и рождающегося мира, СССР, становится лейтмотивом его выступлений. Немалую роль в преодолении Р. пацифистских идей сыграло то, что он увидел, как эти идеи используются господами капиталистической Европы. Бывший «европеец», Роллан резко выступает против буржуазного паневропеизма, раскрывая его капиталистическую природу, показывая, что он направлен против революционной Азии и СССР («Ответ Г. Риу», «О пан-Европе», «Письмо Э. Рельгису», «Европа, расширься или умри» и др.). В корне переоцениваются Р. и гуманистические идеи свободы духа, а в связи с этим и роль интеллигенции. Со всей остротой Роллан оценивает ее замыкание в свое «я», этот интеллигентский индивидуализм, как измену. «Всякая мысль, которая не направлена на действие, — неудача и предательство». Годы кризиса, окончательно проясняющие позиции Р. («Прощание с прошлым», 1931), вызывают раскол среди представителей мелкобуржуазного гуманизма. В то время как одни из них сближаются с реакционным гуманизмом современной французской буржуазии (Ж. Ромен и др.), другие — и во главе их Р. — отказываются от индивидуализма ради нового социалистического, пролетарского гуманизма. Сборник «15 лет борьбы» становится одним из крупнейших документов великой переоценки ценностей, связанной с крахом индивидуализма. Новое звучание получают для Р. старые образы. Так, по-новому, гораздо более социально и остро, зазвучал образ Бетховена («Бетховен», 1927, и особенно «Бетховен и Гёте», 1932). Р. видит теперь в СССР новую родину, ибо там наполняются новым и подлинным содержанием те идеалы Р. — «Свобода», «Человек», «Народ», — которые являлись абстрактными и выхолощенными прежде. Обращаясь к философским работам Маркса, Р. пишет, что Маркс «вырывает у нас иллюзии „свобод“, свобод обособления и эгоизма». Жажда героизма и действия приобрела ясность и полноту, став революционным героизмом и действием. В СССР Р. видит осуществление своей давнишней мечты о народном искусстве, о художниках, творящих в единстве с народом, с массами. В статье о Ленине («Europe», 1934, январь) Р. подчеркивает веру Ленина в творческие силы народных масс как высший дар гения. Роль интеллигенции теряет поэтому для Р. мистический характер эпохи клартизма. Интеллигенция теперь для него — лишь отряд единой армии Труда. «Сейчас получаешь новое, никогда не испытанное раньше
770 ощущение устойчивости. Перестаешь быть человеком, ходящим по водам». Если сборник Р. военных лет назывался «Над схваткой», то в 1935 Р. пишет «Dans la m?l?e» (В схватке), подчеркивая политическую заостренность своей позиции. В последние годы мы видим Р. как одного из крупнейших деятелей мирового антифашистского движения. В 1933 он — почетный председатель Интернационального антифашистского комитета. Его систематические многочисленные выступления против всех форм реакции, против итальянского и германского фашизма, борьба за освобождение Димитрова и Тельмана, участие в Амстердамском антивоенном конгрессе 1932, вся имеющая мировой резонанс антифашистская работа Р. показывает, как практически проводит он тезис о неотделимости мысли от действия.
Иллюстрация: Ф. Мазереель. Иллюстрация к «Жан-Кристофу»
Переоценка ценностей нашла творческое выражение в последних томах романа «L’?me enchant?e» (Очарованная душа, 1932), ставшего одним из самых крупных явлений современной французской лит-ры. Первые его тома — «Annette et Sylvie» (Аннет и Сильвия), «L’?t?» (Лето, 1922—1923) и «M?re et fils» (Мать и сын, 1926) — еще типичны для прежнего творчества Р. В образе Аннет, в суровой борьбе за жизнь отстаивающей свое независимое «я», бунт личности против общества, к-рый уже вел Жан-Кристоф, получил дальнейшее развитие. Три последних тома — «La mort d’un monde» (Смерть одного мира, 1932) и
771 «L’enfantement» (Рождение, 2 тт., 1933), — созданные уже после идеологического перелома Р., изменяют весь облик романа, превращая его в огромное социальное полотно, в монументальную картину современности, полную больших символов и обобщений (смерть буржуазного мира, рождение нового мира, СССР, и на фоне этой борьбы — путь западной интеллигенции от старого мира к новому). В «Смерти одного мира» Р. набрасывает как бы новую «Ярмарку на площади», но идя теперь глубже, к самым корням общества. Это — Европа в образе Джунглей, Европа во власти финансистов. Образ Тимона останется одним из сильнейших образов капиталистического хищника. Среди этих Джунглей — гниение французской интеллигенции, «проституция мысли». Р. развенчал здесь все формы индивидуалистического «бегства», к-рые явились для интеллигенции способом защиты от старого мира. Эстетство, паневропеизм, гуманизм вскрыты как маски «лжи и рабства». В главах «Семеро против Фив» встает ищущее путей молодое поколение: одни — развращенные и продающиеся, другие — не имеющие сил для борьбы или погибающие в бесплодном анархическом бунте. На этом фоне Р. развертывает путь своих героев — Аннет Ривьер и ее сына Марка, воссоздавая в них мучительный и сложный процесс высвобождения от пут предрассудков, проделанный им самим и типичный для тысяч интеллигентов, — путь, полный сомнений и зигзагов, но приводящий их к революции. Аннет — центральный образ романа, как и сам Р., и является посредником между двумя мирами и поколениями, между «умирающим величием старого идеализма» и героической пролетарской революцией. Действие происходит в Европе. Но образ СССР все время как бы присутствует в романе. Этот героический огромный образ поясняет пути персонажей, поддерживает их как наконец найденная точка опоры. Замечательные женские образы (Аннет, Ася) синтетически вбирают в себя прежние героические образы Роллана. В Аннет воскресают Смех Кола и Сила Кристофа, но больше всего та исключительная жизненность, та любовь к жизни во всех ее взлетах и падениях, которая придает «Очарованной душе» ее резко жизнеутверждающий, героический, патетический характер. «Романтический героизм» раннего Р. воскрешается здесь на новой основе, основе реальной революционной борьбы, и это приводит Р. к своеобразному революционному реализму. Пути героев уже не кончаются иллюзорной «победой в духе», искажавшей пафос ранних циклов Р. Пафос жизнеутверждения, связываясь с победой нового мира, приобретает новую для Р. убедительность. «Очарованная душа» полна символов: Аннет — «Мать», «Провозвестница» (Annunziata) — символ глубокой стихийной силы, рождающей новый мир. Имя Аннет — Ривьер, Река — становится символом вечного изменения, течения жизни, постоянного творческого движения вперед, идеи, представляющей может быть самую глубокую и основную черту облика Роллана.
772 Творчество Р. всегда оказывало огромное воздействие на широкие массы мелкобуржуазного Запада, видевшие в образах Р. идеальные примеры. Однако пробуждая в массах волю к борьбе, веру в жизнь (что является причиной огромного успеха Р. у советского читателя), ранние книги Р. в то же время давали опасные иллюзии «Духовной победы», отвлекая от борьбы реальной. Последние книги Р., его потрясающие сборники «Прощанье с прошлым» и «15 лет борьбы», его «Очарованная душа», являются подлинным примером для тысяч и миллионов читателей Запада, для западной интеллигенции. Показывая ей пути освобождения от иллюзий, пути борьбы, эти книги становятся книгами исключительной социальной значимости. Образ Р. последних лет вырастает в образ подлинного «учителя жизни» в боевом, революционном смысле этого слова. Летом 1935 Р. посетил СССР. Приезд к страну строящегося социализма одного из лучших представителей зап.-европейской интеллигенции явился событием чрезвычайной важности. Беседа Р. с вождем социалистической революции т. Сталиным, беседы с А. М. Горьким, многолетним другом, оказавшим большую поддержку Р. в его идейном развитии, встречи с представителями различнейших кругов советской общественности, прекрасное письмо Роллана т. Сталину выявили сочувственное понимание Р. великой исторической миссии СССР, его глубокую преданность идеям этой «ударной бригады» мирового пролетариата. Библиография: I. Кроме указ. в тексте: Par la r?volution — la paix, 1935, Собр. сочин., с предисл. автора, М. Горького, А. В. Луначарского и Стефана Цвейга, под общей ред. проф. П. С. Когана и акад. С. Ф. Ольденбурга, коопер. изд-во «Время», затем Гослитиздат, Л., 1930—1935 [изд. продолж.; пока вышли томы: I—V. Жан-Кристоф (кн. 1. Заря; кн. 2. Утро, перев. А. А. Смирнова; кн. 3. Юность, перев. М. Е. Левберг; кн. 4. Бунт, перев. А. Н. Горлина; кн. 5. Ярмарка на площади, перев. А. А. Франковского: кн. 6. Антуанета, перев. М. А. Дьяконова; кн. 7. В доме, перев. Н. Н. Шульговского; кн. 8. Подруги, перев. М. А. Дьяконова; кн. 9. Неопалимая купина, перев. С. Я. Парнок; кн. 10. Грядущий день, перев. А. Н. Горлина); тт. VI—IX. Очарованная душа, перев. под ред. А. А. Смирнова (кн. 1. Аннета и Сильвия, перев. В. А. Зоргенфрея; кн. 2. Лето, перев. Е. С. Коц; кн. 3. Мать и сын, перев. Н. Н. Шульговского и Т. Н. Кладо; кн. 4. Провозвестница, т. I. Гибель одного мира, перев. Е. С. Коц; то же, т. II. Роды, перев. Е. С. Коц); т. X. Кола Брюньон, перев. М. А. Лозинского. Лилюли, перев. А. Н. Горлина; т. XI. Пьер и Люс, перев. Е. С. Кудашевой. Клерамбо, перев. А. А. Франковского; т. XII. Народный театр, перев. А. А. Смирнова и Т. Н. Кладо, перев. под ред. А. А. Франковского; Драмы о революции, в перев. М. Лозинского, Т. Н. Кладо, Г. П. Блока и М. Е. Левберг, перев. под ред. А. А. Смирнова; т. XIII. Драмы о революции, в перев. Анны Радловой, А. А. Франковского и В. А. Зоргенфрея, под ред. А. А. Смирнова. Трагедия веры, перев. М. М. Трутовской, М. Е. Левберг, Е. С. Коц, под ред. А. А. Франковского; т. XIV. Героические жизни, перев. под ред. А. А. Смирнова и Б. М. Эйхенбаума: Бетховен, Микеланджело, Толстой; т. XV. Гёте и Бетховен, перев. А. А. Смирнова; Бетховен, перев. М. А. Кузьмина; т. XVI. Музыканты прошлых дней, перев. Ю. Л. Римской-Корсаковой]; На защиту нового мира, Сборник боевых статей, изд. «Время», Л., 1932 (Публицистика, 1916—1932); Прощание с прошлым, «Красная новь», 1931, VII; Мой путь к революции, «Изв. ЦИК СССР и ВЦИК», 1934, 30 июня; Предшественники, перев. Н. Г. Михайловой, под ред. А. Горлина, Гиз, Л., 1924; Махатма Ганди, изд. «Петроград», Л., 1924; Любовь и смерть, Гиз, Л., 1925; и мн. др. Материалы, относящиеся к пребыванию Р. Роллана в СССР, см. в газ. «Правда» и «Известия ЦИК и ВЦИК СССР» за период от 23 июня до 21 июля 1935.
773 II. Bonnerot J., R. Rolland, sa vie, son u0153uvre, P., 1921; Curtius E. R., Die literarischen Wegbereiter des neuen Frankreichs, Potsdam, 1923; Его же, Der Ethiker R. Rolland, в сб. «Gemeinschaft», hrsg. von L. Rubiner, Potsdam, s. a.; Zweig St., R. Rolland, Der Mann und das Werk, 3 erw. Aufl., Frankfurt a/M., 1926; Seippel P., R. Rolland, L’homme et l’u0153uvre, P., 1913; R. Rolland. Almanach zum 60 Geburtstag des Dichters, Frankfurt a/M., 1926; Liber Amicorum R. Rolland, Lpz., 1926; Hochstaetter Max, Essai sur l’u0153uvre de R. Rolland, Gen?ve, 1914; «Europe», 1926, Fevrier (№ special., cons. ?. R. Rolland); Jouve P. J., R. Rolland vivant, P., 1920; S?n?chal C., R. Rolland, P., 1933; Albert Ch., Au-dessus de la m?l?e, P., 1916; «Les Humbles», 1917, Octobre (№ cons. ? R. Rolland); Брюсов В., Литературная жизнь Франции (Народный театр Р. Роллана), «Русская мысль», 1909, V; Луначарский А. В., Ромэн Роллан, «День», 1912, № 84, 25 дек.; Венгерова З., Новый идеализм во Франции, «Заветы», 1913, VIII; Заблудовская Р., Новое поколение (Письмо из Франции), «Сев. записки», 1913, V—VI; Герасимов Л., Ромэн Роллан, «Современник», 1914, XII; Курциус Э., Ромэн Роллан — поэт и мыслитель, перев. с немецк., под ред. Е. М. Браудо, П., 1922; Фриче В. М., Ромэн Роллан (Материалы для характеристики), «Красная новь», 1921, I; Цвейг С., Ромэн Роллан, его жизнь и творчество, перев. с немецк. Генкеля, Гиз, П., 1923; Коган П. С., Ромэн Роллан, «Запад и Восток», 1926, I—II; Луначарский А. В., Игра любви и смерти (Новая пьеса Р. Роллана), «Новый мир», 1926, V; Горький М., О Ромэн Роллане, «Красная новь», 1927, VI; Вяткин Г., Ромэн Роллан, «Сибирские огни», 1928, III; Гроссман Л., Собеседник Толстого, М., 1928; Горький М., О Ромэне Роллане (вступ. ст. к «Собр. сочин.», т. I); Луначарский А. В., Ромэн Роллан как общественный деятель (там же); Цвейг С., Ромэн Роллан (там же); Десницкий В. А., Послесловие к драматическим произведениям Ромэна Роллана (там же, т. XIII); Зелинский К., Творческий п