Значение НЕМЕЦКИЙ ЯЗЫК в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Евфрона

термин, употребляемый в двух значениях. Он обозначает I) совокупность верхне- и нижненемецких наречий и II) литературный язык Германии, Н. областей австрийской монархии и Н. Швейцарии.I. Границы Н. языка не совпадают с политическими границами Германии. Не говоря уже о том, что верхненемецкая, а отчасти и нижненемецкая диалектические группы далеко заходят за ее пределы (см. Верхненемецкий яз. и Нижненемецкий яз.), Н. язык имеет многочисленные, отчасти очень значительные анклавы в областях, занятых другими племенами (славянами и мадьярами), напр. в Семиграде, в Богемии около Иглау и т. п. С другой стороны, восточные окраины Германской империи, на В от линии Леобшютц — Вартенберг — Бирнбаум на Варте — Бромберг — Зебург — Ангербург, заняты славянами и литовцами; значительный славянский анклав находится в Верхней и Нижней Лузации, и еще до прошлого столетия славянский язык держался на левом берегу Нижней Эльбы, под Данненбергом, в Ганновере. Все эти анклавы хранят память о многовековой борьбе германства со славянством за обладание нынешней восточной Германией. Последняя была занята славянами после того, как ее покинули почти поголовно германцы между II и V веками по Р. Хр. В эпоху Каролингов славяно-германскую границу на В составляла Эльба от устья до Заалы, далее Заала и Богемский лес. С этого времени начинается обратное движение немцев на В, которое, в общем, заканчивается в ХШ веке и привело к положению, характеризованному выше. О группировке наречий см. Верхне- и Нижненемецкий язык. Они объединяются под общим названием Н. языка и выделяются из общего состава западно-германской лингвистической группы целым рядом фонетических и морфологических нововведений. Древнейший памятник Н. языка — так наз. вокабулярий св. Галла, на алеманском наречии середины VIII века (в прежней монастырской библиотеке в С.-Галлене). С этого времени начинается непрерывная письменная традиция, обнимающая все наречия южной и средней и важнейшие наречия северной Германии. До конца XI в. в Н. письменности безусловно господствуют наречия: это так наз. древненемецкий период, не имеющий литературного Н. языка. С начала XII в. наступает средний период, продолжающийся до реформации. Лингвистически он характеризуется более широким — сравнительно с древним периодом — проведением так наз. перегласовки (i — Umlaut) и переходом всех полных гласных звуков конечных слогов в безразличное е. Существовал ли в XII — XIII вв., т. е. в эпоху рыцарской поэзии, Н. литературный язык — это вопрос спорный в науке. Подлинная рукописная традиция дает скорее право заключить, что и эта эпоха не успела выработать строгой литературной нормы в области языка. Это не исключает некоторой общности в лексическом составе языка поэтов-рыцарей, общности, обусловленной общими сословными идеалами и интересами в Н. рыцарстве. К XIV в. относятся первые зачатки Н. литературного, точнее — канцелярского языка (см. ниже). По мере того как развивался и распространялся литературный язык, народные говоры отступали все дальше и дальше на задний план. Уже к концу XVII в. они окончательно вытеснены из литературы и деловой письменности. Им суждено было литературно возродиться в диалектической поэзии нашего века, имеющей таких крупных представителей как Фриц Рейтер и Клаус Грот — в северной Германии, на нижненемецкой почве, Зоммер — в средней, Штилер — в южн. Германии; но поэзия эта носит исключительно местный колорит и не входит в общее течение Н. литературы. Влияние говоров сильно сказывается на современном произношении. Литературный язык строго проводится лишь на бумаге: в живой речи он в значительной степени облекается в звуки того говора, к которому по происхождению принадлежит говорящий. Даже на кафедре церковной или школьной, даже на образцовых сценах Берлина и Вены нетрудно отличить не только южного немца от северного, баварца — от саксонца, но и восточного франка от прирейнского и т. п. В некоторых областях, напр. в Н. Швейцарии, даже в высокообразованных семействах говорят почти исключительно на местном говоре, предоставляя место литературным формам (в диалектической звуковой окраске) лишь в школе и на сцене, в деловой жизни и в общении с иностранцами. С этой точки зрения, общераспространенное мнение, будто бы лучший Н. язык слышится в Ганновере или в Мейссене и т. п., представляется ошибочным. На почве самой Германии возможно лишь большее или меньшее приближение к идеалу, т. е. к произношению, лишенному всякой диалектической окраски. Последняя всегда сказывается, и большая или меньшая интенсивность ее зависит от степени сознательного отношения семьи и школы к этому вопросу, от случайных условий развития — путешествий, общественной деятельности и т. п., а также от индивидуальных способностей человека, сознательно работающего над своим произношением. Наибольшее приближение к идеалу мы находим там, где семья отрезана от народной почвы и вращается в среде иноплеменной, где диалектические воздействия не возобновляются, а напротив, сглаживаются под влиянием чуждого языка. Эти условия имеются налицо, напр., среди наших русских немцев (не остзейских), которые, во втором и третьем поколениях, часто говорят лучше и чище немцев "имперских" или австрийских. Конечно, не без влияния остается на них язык той среды, в которой они вращаются, т. е. язык русский; это влияние сказывается не только в синтаксисе и в словоупотреблении, во и в фонетике. В последнем смысле особенно сильно влияет, напр., характерное русское p (r), которого не знает Н. язык, русские звуковые группы те и ти, закрытое i, часто вытесняющее открытое H. i (в таких словах как bin, ist) и т. д. Решение вопроса может быть формулировано так: не все русские немцы говорят чище заграничных, но среди русских немцев гораздо чаще встречаются случаи чистого произношения без диалектической окраски, чем среди заграничных. Нельзя сказать того же самого о немцах, живущих в Англии, Франции и т. д.; английский, французский и другие языки, в силу некоторых резких особенностей их звуковой системы, влияют на язык иностранцев, живущих в их области, гораздо сильнее, чем русский. По той же причине русский усваивает себе произношение иностранного языка быстрее и лучше англичанина, француза и т. д. Что касается наших остзейских немцев, то они, в силу известных исторических и социальных условий, выработали свои местные диалектические особенности, не только резко отделяющие их от немцев заграничных, но и дающие возможность отличить, напр., рижанина от жителя Ревеля.II. Говоря о Н. языке, как о литературном, мы всегда имеем в виду так наз. нововерхне-Н. язык, установленный Лютером (neuhochdeutsche Schriftsprache) и названный так потому, что он вырос на верхненемецкой диалектической подпочве. Он возник сравнительно поздно: до реформации немцы не имели общего литературного языка. В древнейшую эпоху в литературе господствуют местные говоры, а сказавшаяся в государственной жизни потребность в общем лингвистическом органе, который бы имел силу на всем пространстве империи, удовлетворялась языком латинским, бывшим вместе с тем и языком церковным. На латин. языке издавались капитулярии королей и императоров, писались договоры и грамоты, велась деловая переписка. Лишь изредка, раза 2 — 3 в столетие, встречаются деловые документы, написанные по-немецки (первый — описание границ Гамельбурга, Hamelburger Markbeschreibung, 777 г., на восточно-франкском наречии). С XIII в. они начинают встречаться все чаще и чаще; с этого времени замечается даже сознательное стремление применять Н. язык в более широких размерах. По преданию, Рудольф Габсбургский ввел Н. язык в прения аугсбургского сейма 1275 г. и издал указ, по которому все грамоты и договоры должны были писаться по-немецки. Строго проводится это впервые в канцелярии императора Людовика Баварского. С этого времени исключениями становятся латинские акты. Определенной нормы этот канцелярский язык не имел: акты пишутся то на одном, то на другом наречии, в зависимости от места и от писца. Сознательное стремление к выработке нормы встречается впервые в пражской канцелярии Карла IV, во главе которой стоял Иоанн VIII, епископ Ольмюцкий. Прага, в то время чисто Н. город, была местом, особенно благоприятствовавшим такому стремлению: тут господствовало смешанное наречие, в консонантизме примыкавшее ближе к южно-немецкому (баварско-австрийскому), в вокализме — к средненемецкому (верхнесаксонскому) языку. Здесь лежит исходный пункт позднейшего общенемецкого литературного языка. Несколько видоизмененный, в смысле усиления южно-немецких элементов, язык императорской канцелярии окончательно устанавливается при Фридрихе III и Максимилиане I в XV в. и становится образцом для других немецких канцелярий. Мало-помалу канцелярии всех князей, имперских городов и т. д. принимают этот язык. Особенное значение имела в этом смысле канцелярия курфюршества саксонского, могущественнейшего государства тогдашней Германии. Между ней и императорскою канцелярией состоялось — по-видимому около 1490 г. — официальное соглашение по этому поводу. Тогда же началась грамматическая разработка этого языка: секретарь Максимилиана, Ганс Крахенбергер, написал "Opus grammaticale de lingua Germanica, certis adsincta legibus", но его работа до нас не дошла. Наконец, к тому же времени относится переход делового языка за порог канцелярий: он проникает в суд, в школу, в книгу, в частную переписку, чему в значительной мере способствовало быстро развивавшееся книгопечатное дело. Воспользоваться этим общепонятным языком лежало в прямых интересах типографий, так как книга благодаря ему получала возможность распространения за пределами местного наречия. На заглавиях многих изданий уже в конце XV в. указывается, в виде рекламы, что книга напечатана "на общем Н. языке" (nach rechter gemeinen deutsch). Правда, этот язык еще далек от полного единства; местный лексикон сильно влияет на него, да и в правописании часто сказывается влияние говора. Тем не менее, общий язык уже существует в сознании общества, выработались, до известной степени, морфология и лексикон его, и писатели сознательно отказываются в его пользу от родного наречия. Лишь Швейцария с Эльзасом и некоторые области нижненемецкой Германии пока твердо еще держались местных говоров. Лютер нашел уже готовую форму, но форму мертвую, застывшую в узком кругозоре канцелярского стиля и не способную служить орудием свободного научного и литературного творчества. Роль Лютера сводится к тому, что он, своим поистине творческим гением, вдохнул в мертвую форму жизнь. Сам вышедши из народа, он перенес в нее прежде всего лексическое богатство своего родного верхнесаксонского наречия, не чуждаясь, впрочем, и других говоров, когда он находил в них подходящий материал. По его собственным словам, он иногда неделями искал какое-нибудь выражение, которое бы вполне передавало слово Священного Писания, подлежавшее переводу. Он ищет в народе, обращается за помощью к друзьям, роется в письмах, которые получал в изобилии со всех концов Германии, пока не находит вполне подходящее выражение или оборот. В переписке и литературных трудах Лютера, в особенности же в последовательных изданиях его перевода Св. Писания мы можем шаг за шагом проследить, как развивался его язык фонетически и морфологически, как вырабатывался его стиль. Вначале он держался канцелярского языка, с сильной средненемецкой окраской. С 1521 г. замечается у него стремление уничтожить эту окраску и создать, независимо от авторитета канцелярии, искусственную норму, лишенную резких диалектических особенностей. В конечном результате получился тот язык, который господствует в Н. литературе до нашего времени, с незначительными лишь видоизменениями. Лексикон, синтаксис, стиль всецело принадлежат в нем Лютеру. Язык, созданный таким путем, не сразу, конечно, был принят всеми. В особенности на Ю, где "мейссенский" язык Лютера чувствовался и назывался "иностранным", еще около полувека держится канцелярский язык в местной диалектической окраске (так наз. южно-Н. имперский язык), находящий даже теоретическую обработку в грамматике Лаврентия Альберта Острофранка (Аугсбург, 1573). Южные типографии прилагают к своим изданиям лютерова перевода Свящ. Писания краткий список "иностранных" слов, т. е. слов перевода, непонятных на Ю, с соответствующими местными формами. К концу XVI в. эти явления совершенно исчезают. Победе лютерова языка способствовала не только общепонятность его, так как лексические особенности его усваивались без труда, не только внутренние преимущества его над другими литературными диалектами, в смысле изящества и гибкости; победе этой способствовало прежде всего то обстоятельство, что язык Лютера являлся органом великой реформационной идеи, встречавшей горячее сочувствие во всех областях Германии. Наконец, следует помнить, что на книжном рынке того времени произведения Лютера количественно преобладали над всеми остальными и продавались нарасхват. К его языку вынуждены были примкнуть даже противники его реформ, католические писатели, чтобы обеспечить за своими полемическими трудами такое же широкое распространение. Победа лютерова языка была этим окончательно решена, так как сев. Германия, принявшая церковную реформу, уже раньше отказалась от местных говоров в церкви и книге: все реже и реже печатаются здесь нижненемецкие Библии (последнее издание — 1621 г.), и тогда же вырабатывается то высокомерное отношение к говору, как к вульгарной, низкой форме речи, которое замечается и теперь в очень многих случаях. В Швейцарии, где реформационное движение, с Цвингли во главе, сознательно отделяет себя от Лютера, дольше держится в книге и местный язык. Решительный и последний шаг к полному переходу на сторону языка Лютера сделан в издании цюрихской Библии, лишь в 1665 г. К этому времени давно уже началась теоретическая грамматическая разработка нового литературного языка; первые грамматики — Фабиан Франк (Frangk, 1531), Иоанн Клай (Claius, 1578). Мало-помалу устанавливается тот взгляд, что литературный язык не принадлежит одной какой-нибудь области Германии, а есть искусственная норма, которая стоит над наречиями и должна вырабатываться теоретически, грамматикой (Schottelius, 1663; Лейбниц, 1680). Этот взгляд давал широкий простор субъективному доктринерству, резко сказавшемуся, напр., в отношении Готшеда к литературному языку. Его идеал — язык Опица, слегка лишь видоизменяющего язык Лютера в пользу своего силезского наречия, и тот язык, на котором говорили при дворе Августов, курфюрстов саксонских. Всякие провинциализмы строго преследуются им. Литературный противник Готшеда, швейцарец Бодмер, ратует, наоборот, за провинциализмы, как за элемент, способный оживить литературную речь. Самый крайний представитель узкого доктринерства в языке был лучший Н. грамматик прошлого века, Johann Christoph Adelung (ум. 1806; его грамматика — 1782 г., словарь — 1774—86). Для него язык Мейссена, точнее — высших классов верхней Саксонии — единственная норма; идеал — язык Готшеда и Геллерта; народные говоры все грубы и вульгарны, он их презирает от души. С этой точки зрения он критикует даже Лютера, в котором находит массу ошибок и недостатков. К счастью, его влияние остановилось на пороге школы. Классики, прежде всего Лессинг и Гердер, не смущались доктринерством школьной грамматики. Особенно плодотворна была, в этом отношении, деятельность Гердера, который энергичнее других и с большим тактом дал доступ в литературный язык хорошим архаизмам и провинциализмам, т. е. влиянию живой народной речи. Этим он значительно освежил и обогатил литературный язык и спас его от застоя в мертвых формах академической традиции. Единственные законы литературного языка как он, так и другие классики находили в таланте лучших писателей. Только резкие провинциализмы, непонятные вне узкой родины, избегаются ими. Тщательно всматриваясь в язык Гёте и Шиллера, мы и в нем также найдем довольно частое и довольно сильное влияние родного наречия. Гёте возводит его почти в принцип. "Родное наречие, — говорит он, — это тот элемент, которым дышит душа" ("Wahrheit und Dichtung", II, 6). Несколько осторожнее Шиллер: он боится влияния родного швабского наречия и часто обращается к своему другу, саксонцу Кернеру, за советом. Если в языке двух величайших классиков Германии, окончательно установивших ее литературный язык, родной говор сказался сравнительно мало, то это объясняется, между прочим, и тем, что они лучшую пору своей жизни и деятельности провели вместе в Веймаре — центре той области, где родился и развился литературный язык Германии. Об отношении литературного языка к говорам в современной Германии см. выше. Подробнее см. Верхненемецкий язык.Кроме того: F. Kluge, "Von Luther bis Lessing" (2 изд., Страсб., 1888). Грамматики: W. Wilmanns, "Deutsche Grammatik" (Страсб., 1893); L. Frauer. "Neuhochdeutsche Grammatik" (2 изд., Гейдельб., 1887); F. Bauer, "Grundz?ge der Neuhochdeutschen Grammatik" (21 изд., Мюнхен, 1891), K. v. Bahder, "Grundlagen des neuhochdeutsches Lautsystems" (Страсб., 1890). Из толковых и исторических словарей самый полный словарь, начатый братьями Гримм в 1852 г., не окончен до сих пор. Другие словари: М. Heyne, "Deutsches W?rterbuch" (Лпц., 1889—94); недавно стал выходить: Н. Paul, "Deutsches W?rterbuch" (Галле, 1896). Лучший этимологический словарь F. Kluge, выдержавший много изданий.Ф. Браун.