Алексей Елисеевич [1886—] — поэт и теоретик русского кубо-футуризма (см. «Футуризм») . Р. в крестьянской семье, окончил Одесское художественное училище. Вместе с Хлебниковым К. — создатель заумного яз. (см. «Заумь») , практике и теории к-рого им посвящен ряд работ. Основным положением К. является утверждение, что «мысль и речь не успевают за переживанием вдохновенного; поэтому художник волен выражаться не только общим языком (понятие), но и личным (творец индивидуален) яз., не имеющим определенного значения (не застывшим), заумным». В этом стремлении к «наибольшей выразительности, к-рой отличается яз. строительной современности», К. на первый план выдвигал близость к звуковому строю русского яз., в связи с чем отрицал предшествовавшую поэзию, в к-рой повторялись созвучия «пе-пе-пе-пи-пи-пи, се-се-се» и т. д., доказывал, что в «Евгении Онегине» только и слышно гнусавое «ени-ани» да пронизывающее уши «с-с-с», и утверждал, что счет из прачечной («2 крахмальные рубахи, 3 наволочки» и т. д.) по своему стилю выше пушкинского, т. к. «на восьми строчках счета мы видим такие резкие и звучные буквы русичей: ы, щ, крн, ф, ю, ж...» Отыскивая доказательства для оправдания «зауми», К. создает особую «науку» — «сдвигологию», находит на стыках слов новые словообразования (напр. «Узрю ли русской Терпсихоры»: «узрюли» — глазница и т. п.), вносящие новые смыслы и доказывающие необходимость внимания к звучанию речи, исследует у ряда авторов употребление ими тех или иных звукообразований, иноязычных слов и т. п., к-рые К. считает проявлением «зауми» и доказательством ее «победы». В своей творческой деятельности К. не идет дальше работы в этой же заумной области, создавая или «словоновеллы» (неологизмы) по линии хлебниковского «корнесловия» (напр. «зудеса», «зудок», «зудило», «зудесник», «зудийца», «зудрец» и т. д.), или такие стихотворения, как напр. «Разрез завода»: «Земля.. . зл.. . зк.. . чи.. . бронзы
Завьюзг — завиток.. . зарр —
Стружки — ж — ж — з — з — з!
— Завод в ходу».. . представляющие те или иные звуковые построения. Творчество и научная работа К. характерны как доведение до абсурда положений футуризма и являются выражением внутренней опустошенности той богемной части деградировавшей мелкобуржуазной городской интеллигенции, к-рая в значительной степени питала дореволюционный футуризм (см.) . Глубокая упадочность психики, потеря социальных связей, выпадение из производственного
685 процесса и вытекавшая отсюда социальная изолированность создавали почву для такого творчества и для таких взглядов на него, когда не только выхолащивалось все содержание, вся образная сущность лит-ры и оставлялась лишь звуковая, лишенная всякого смысла сторона ее, но даже и яз. терял свое коммуникативное значение и превращался в оторванное от общества индивидуалистическое построение. Тем самым и деятельность К. имеет не субъективное, а объективное значение как показатель степени лит-ой деградации этой группы; и даже некоторое здоровое ядро в его работах, в смысле наблюдений над теми или иными звуковыми особенностями лит-ого яз., основанных на остром звуковом чутье, бесследно пропадает для читателя благодаря пренебрежению Крученых к научной лингвистике и загромождению всякими «заумными» домыслами. Библиография: I. Апокалипсис в русской лит-ре, «МАФ», М., 1923; Фактура слова, «МАФ», М., 1923; Сдвигология русского стиха, «МАФ», М., 1923; Новое в писательской технике (переизд. «Заумный язык»), ВСП, М., 1927; 15 лет русского футуризма, изд. ВСП, М., 1928. Стихи: Голодняк, М., 1922; Зудесник, М., 1922; Четыре фонетические романа, М., 1927. II. Шапирштейн-Лерс Я., Общественный смысл русского литературного футуризма, М., 1922; Чуковский К., Футуристы, П., 1922; Горлов Н., Футуризм и революция, М., 1924; Малахов С., Заумники, «На литературном посту», 1926, VII—VIII; Его же, Русский футуризм после революции, «Молодая гвардия», 1926, X. III. Подробную библиографию многочисленных работ Крученых см. в его работе «Новое в писательской технике», и Владиславлева И. В., Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928. Л. Т.