Значение слова МАНДЕЛЬШТАМ в Литературной энциклопедии

1.[/b] [trn][m2]Иосиф Емельянович [1846—1911] — историк русской лит-ры, приват-доцент Петербургского, затем профессор Гельсингфорсского университетов. Р. в еврейской купеческой семье. Окончил Харьковский университет, где преподавал тогда А. А. Потебня. Под воздействием идей последнего сложились научные интересы и воззрения М., большая часть трудов к-рого посвящена сравнительной мифологии и фольклору. Кроме Потебни ( см .) на М. повлияли представители культурно-исторического метода. Полемизируя со сторонниками «эстетического метода», Мандельштам писал: «рассматривать писателя как художника, а не как представителя известного общества, известного времени, значит впадать в односторонность... Нет художника вне времени и пространства... При внимательном изучении (даже великих) творцов обнаруживается связь их произведений с временем, и более правильная оценка их стала возможна только с той поры, как критики указали на связь их с обществом, в котором они жили, и с ближайшим кругом, в котором они вращались. Словесность в широком смысле есть результат развития народного самосознания» («Педагогич. музей», 1876, №№ 3 и 4). Отсюда следует вывод, что «история лит-ры есть выражение исторически развившегося народного самосознания». Исходя в основном из потебнианского тезиса об языке как существе поэтического создания, М. подвергает в важнейшей своей работе «О характере гоголевского стиля» (Гельсингфорс, 1902) кропотливому анализу гоголевский «стиль», разумея под последним один только язык писателя, за что критика справедливо упрекала М. в «лит-ой гистологии», в подмене изучения истории литературы изучением «микроструктуры» художественных произведений. В «исторической» части этой работы М. дальше общих утверждений о связи Гоголя «с обществом своей эпохи» не идет. Книга М. является одновременно предшественницей исследований формалистов и «стилевых» штудий В. Ф. Переверзева. Библиография: I. Фома Штитный как один из предшественников реформации, Харьков, 1871; Опыт объяснения обычаев (индо-европейских народов), созданных под влиянием мифа, ч. 1, СПБ, 1882 (диссертация); О характере гоголевского стиля, Гельсингфорс, 1902; Hufvudst?mningarai den ryska litteraturen i XIX s., Valvoja, 1898. II. Сумцов Н. Ф., И. Е. Мандельштам, «Вестник Харьковского историко-филологического общества», вып. I, Харьков, 1911, стр. 39—42. III. Словарь членов Общества любителей российской словесности при Московском университете, М., 1911 (наиболее полный список трудов Мандельштама на русск. и шведск. яз.); Венгеров С. А., Источники словаря русских писателей, т. IV, П., 1917; Пиксанов Н. К., Два века русской литературы, изд. 2-е, М., 1924, стр. 135 и 250—251. П. Берков 2.[/b] [trn][m2]Осип Эмильевич [1891—] — поэт; один из главных деятелей акмеизма ( см .). Р. в купеческой семье, окончил [m2]757 Петербургский университет. Творчество М. представляет собой художественное выражение сознания крупной буржуазии в эпоху между двумя революциями. Среди акмеистов М. занимает особое место. Ахматова ( см .) дала образцы лирики буржуазного ущерба. У Гумилева ( см .) наиболее ярко выражены наступательно-хищнические тенденции русского империализма, но поднимающаяся новая волна рабочей революции в 1912—1914, а больше всего Октябрь 1917, окрасили это выражение чувством исторической обреченности. М. же выразил преимущественно страх своего класса перед какими бы то ни было социальными переменами, утверждение неподвижности бытия. Для поэзии М. характерна тяга к классическим образцам, велеречивая строгость, культ исторических мотивов (древний императорский Рим, Эллада, Палестина) и в то же время полный индиферентизм к современности. Даже ультрасовременный теннис осмысливается М. через «аттические» образы. Вневременность своей поэзии М. подчеркнуто декларирует: «Никогда ничей я не был современник». Для миросозерцания Мандельштама характерен крайний фатализм и холод внутреннего равнодушия ко всему происходящему. Действительность воспринимается им лишь с точки зрения иллюзорной неподвижности ее форм. Вещь как данность — одна из излюбленных его эстетических категорий. Закономерна тяга Мандельштама к законченно-уравновешенным образам, заимствованным из мира архитектурных и скульптурных представлений; они по своей неподвижной природе наиболее соответствуют «чистому покою», которого так упорно ищет М. Любовь М. к полновесным и полнозвучным словам кладет на всю его поэзию отпечаток художественного лаконизма. Классические метры Мандельштама, лишь в исключительных случаях нарушаемые ипостасами, служат средством ритмического выделения отдельных слов, приобретающих таким образом известную самодовлеющую ценность. Эту же функцию в его стиле несут полнозвучные точные рифмы. Искусство понимается М. как «ценности незыблемая ска?ла над скучными ошибками веков». Крайний буржуазный индивидуализм поэта развернут в ряде основных мотивов творчества. «Подлинное» искусство осознается М. как самоудовлетворенное одиночество. Предчувствие социальной катастрофы в предреволюционном творчестве Мандельштама выразилось в мотивах смертной скорби, в ощущении мира «болезненного и странного», от которого автор тщательно отгораживается стеной равнодушия, фатализма. Октябрьская революция не произвела никаких сдвигов в поэтическом творчестве М. Попрежнему для его стихов продолжает быть характерным классический холод исторических образов. Огромная сила инерции, сохранявшая сознание М. нарочито отгороженным от процессов, происходящих в действительности, — дала поэту возможность вплоть до 1925 сохранить позицию абсолютного [m2]758 социального индиферентизма, этой специфической формы буржуазной вражды к социалистической революции. Для этого периода чрезвычайно характерно большое стихотворение «Нашедший подкову» [1923], где декларирован принцип инерции как «извечной» категории. Новизна происходящего подчеркнуто отрицается: «Все было встарь, все повторится снова, / И сладок нам лишь узнаванья миг». В этой формуле нашло себе законченное выражение идеалистическое существо творческого метода М., для которого всякая внешняя перемена осознается как обновленное «узнавание» неизменно существующего. Классовая логика этой творческой концепции сводится к довольно распространенному среди буржуазных идеологов и художников «приему» отрицания реальности перемен, вызванных Октябрем. Это лишь чрезвычайно «сублимированное» и зашифрованное идеологическое увековечение капитализма и его культуры. Однако пооктябрьская действительность, фаталистически «приемлемая» Мандельштамом как неизбежность, начинает все же вызывать в поэте враждебные реакции: «Разбит твой позвоночник, мой прекрасный, жалкий век». Наконец приходит и горькое признание своего социального умирания — «время срезает меня». 1925 знаменует для М. переход к прозе, долее сохранять в неприкосновенности иллюзорный мир классической гармонии стиха было для него невозможно. «Шум времени» — сборник воспоминаний о 90-х гг. прошлого столетия, о 1905, о Феодосии времени врангельщины. В нем М. с большой любовью повествует о либерально-буржуазной интеллигенции, отчетливо сознавая задним числом ничтожность и бесперспективность ее путей. «Мальчики тысяча девятьсот пятого года шли в революцию с тем же чувством, с каким Николенька Ростов шел в гусары, — то был вопрос влюбленности и чести». Лирическая повесть «Египетская марка» [1928] знаменует окончательно распад художественной системы М. Уход в бредовой иррационализм сочетается с вульгаризаторским снижением старых классических образов. Например образ разоренного буржуа-рантье развертывается как миф о старце Пергаменте, «стригущем купоны». Мотив боязни революции сочетается с признанием полного своего краха: «Все уменьшается, все тает. И Гёте тает. Небольшой нам отпущен срок». «Странно подумать, что наша жизнь — это повесть без фабулы и героя, сделанная из пустоты и стекла, из горячего лепета одних отступлений, из петербургского инфлуенцного бреда». Кроме стихов и прозы у М. есть книжка статей о поэзии, написанных в духе импрессионистического идеализма. Перу М. принадлежит статья «Утро акмеизма» — один из значительнейших теоретических манифестов школы (еженедельник «Сирена», Воронеж, 30/I—1919). В ней М. декларирует высшую по сравнению с бытием «действительность искусства». Одновременно акмеизм характеризуется здесь как «обуянный духом [m2]759 строительства», провозглашается «реальность материала» искусства, отрицается символистская «надземность» его, провозглашается культ средневековья, где была «благородная смесь рассудочности и мистики и ощущение мира как живого равновесия». Все это еще раз указывает на буржуазный и контрреволюционный характер акмеизма, школы воинствующего буржуазного искусства в канун пролетарской революции. Библиография: I. Камень, 1-я кн. стихов, изд. «Акмэ», П., 1913; То же, изд. 2-е, Гиз, Москва, 1923; Tristia, изд. «Petropolis», Берлин, 1922; Вторая книга, изд. «Круг», Москва, 1923; Шум времени, изд. «Время», Ленинград, 1925; Примус (Стихи для детей), изд. «Время», Ленинград, 1925; Стихотворения, Гиз, Москва — Ленинград, 1928; Египетская марка, изд. «Прибой», Ленинград, 1928. II. Жирмунский В., На путях к классицизму, «Вестник литературы», 1921, IV—V; Эренбург И., Портреты русских поэтов, Берлин, 1922; Гумилев Н., Письма о русской поэзии, Петроград, 1923; Тынянов Ю., Промежуток (О поэзии), «Русский современник», 1924, IV («Шум времени»); Степанов Н., «Звезда», 1928, VI («Стихотворения»); Рудерман М., «Новый мир», 1928, VIII («Стихотворения»). III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия (1917—1927), т. I, Гиз, Москва — Ленинград, 1928. Ан. Тарасенков 3.[/b] [trn][m2]Роза Семеновна [1875—] — библиограф. Р. в Ростове н/Д. До 1914 занималась педагог. работой, в 1918 специализировалась в области библиографии. С 1922 — научный сотрудник ГАХН, позднее — Государственной академии искусствознания. Участвовала в журн. «Вестник книги», «Современник», «Каторга и ссылка», «Вестник Коммунистической академии», «Печать и революция». Ее работы — «Художественная литература в оценке русской марксистской критики» (Саратов, 1921; ред. Н. К. Пиксанова, изд. 4-е, М., 1928; регистрация доведена до 1927) и «Марксистское искусствоведение» (М., 1929, ред. Н. К. Пиксанова) — являются первым опытом систематической регистрации русской лит-ой критики и искусствоведения одного направления. К существенным недочетам этих работ относится недостаточно четкий принцип отбора материала и установления марксистской квалификации того или иного автора: в список марксистов зачислялись явно буржуазные либералы (напр. Ляцкий). Указатель же «Марксистское искусствоведение» нуждается кроме того в коренной перестройке классификации. Важным начинанием была также регистрация литературно-художественной продукции пролетарских и крестьянских писателей первой четверти XX в., выполненная М. совместно с В. В. Львовым-Рогачевским в указателе «Рабоче-крестьянские писатели» (М., 1926). Библиография: I. Кроме упомянутых работ: Библиография А. Н. Радищева, «Вестник Коммунистической академии», кн. XIII—XV (1925 и 1926); Книги А. В. Луначарского, ред. Н. К. Пиксанова, Л., 1925; Революционное движение в России XVII—XX вв., Систематический указатель литературы, вышедшей в 1924, М., 1925 (совместно с Б. П. Козьминым); То же, за 1925, под ред. Б. П. Козьмина, М., 1927; То же, за 1926, под ред. Б. П. Козьмина, «Каторга и ссылка», 1928, VIII—IX; То же, за 1927—1928, там же, 1929, V—IX. III. Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, М., 1928. Н. Ч.