Значение слова ИВАНОВ в Литературной энциклопедии

ИВАНОВ

1.[/b] [trn][m2]Всеволод Вячеславович [1895—] — современный писатель. Р. в Семипалатинской области, в семье поселкового учителя. Юность свою провел в скитаниях, переменил массу профессий, начиная от полиграфии (был наборщиком) и кончая цирковой борьбой. В 1915 напечатал свой первый рассказ; в лит-ой учобе И. деятельное участие принимал М. Горький. После Октября И. служил в Красной армии инструктором-внешкольником и т. д. С 1920 живет в Петрограде, где входит в содружество «Серапионовы братья» (см.) . В дальнейшем — деятельный сотрудник и член редакционной коллегии «Красной нови», сотрудник «Нового мира», издательств «Круг», «Недра» и др. Творчество И. в основной своей тенденции представляет историю стихийного, асоциального человека, управляемого лишь биологическими импульсами и инстинктами, не знающего никаких твердых норм общественного поведения, субъективно чуждого каким бы то ни было осознанным социальным устремлениям и обреченного, в силу всего этого, на гибель. «Социальное месторождение» героя И. — мещанство, отщепившееся от уездно-городской мелкобуржуазной России (горьковского «городка Окурова») и деклассированное в дальнейшем войной и революцией. В ранних, так наз. «партизанских» повестях образ этот еще не вполне развернут и выражен лишь в отдельных мотивах, связанных обычно с эпизодами революционной крестьянской войны («Партизаны», «Бронепоезд»). Втянутый в схватку деклассированный «окуровец» до определенного момента находился на гребне революционной волны, художественно-идеологическим следствием чего было более или менее объективное, относительно адэкватное исторической действительности изображение революционно-крестьянской партизанщины. Этим характеризуются и природа раннего попутничества И., и социальная его функция, в основном — с некоторыми [m2]401 оговорками — революционная. Но уже в «Цветных ветрах», третьей повести партизанского цикла, мотивы асоциального, стихийного порядка выделяются в более устойчивый комплекс (образ мужика Калистрата). Последний объективирует в себе ту сторону психоидеологии деклассированного «окуровца», к-рой суждено стать «верховной» социальной детерминантой творчества И. Участвуя на стороне пролетариата в боях за буржуазно-демократические завоевания Октября, «окуровец» сохраняет все наиболее отличительные признаки своей общественной природы: отсутствие ясно осознанных социальных целей; стихийный эгоцентризм, типично анархистское бунтарство, сочетающееся с рабьей приверженностью к самым мелким и низменным навыкам мелкобуржуазного уклада жизни; крайне слабую сопротивляемость всякого рода антисоциальным побуждениям; органическое недоверие и отвращение к общественной организованности и дисциплине; своеобразную повышенную импульсивность, постоянно приходящую в столкновение с императивами более оформленного и организованного социального бытия. Все это, вместе взятое, сообщает мотивам «Цветных ветров» привкус того алогизма, к-рый неизменно отмечается критикой в позднейших произведениях И. и к-рый представляет собою конечно не что иное, как художественно «замаскированное» выражение определенной классовой действительности. В «Цветных ветрах» наряду с образом Калистрата Ефимыча выведен «большевик» Никитин. Часть критики толковала эти образы как объективное художественное отражение антитезы двух начал: стихийного — крестьянского, и организующего, руководящего — пролетарского. В этом толковании — налицо смешение авторского замысла с его объективным творческим воплощением. Стихийно-волевая установка Никитина, этого типичного анархиста-боевика, является не столько отрицанием стихийно-эмоциональной установки Калистрата, сколько ее дополнением и вторичным продуктом. Образ Калистрата — первооснова, выделяющая в определенных условиях частный производный комплекс «Никитин». Именно таким, как Никитин, может и должен быть деклассированный «окуровец», если, не переплавясь целиком в тигле пролетарской революции, он усваивает отдельные психологические черты ведущего класса. Образ Никитина — это мощная стихийная воля революции без ее политического разума. Повседневно-эмпирическая целеустремленность «большевика» «Цветных ветров» сочетается в них с политической слепотой. В ряде других произведений И. («Голубые пески», «Хабу») эта борьба мотивов продолжается — с тем, чтобы в серии рассказов и повестей, сгруппированных в сб. «Тайное тайных» и вокруг него, окончательно разрешиться в пользу исконного, до конца обнаженного калистратовского [m2]402 начала. Социальная группа, представленная героем Вс. Иванова, оказалась сброшенной с главной магистрали исторического процесса, когда революция вплотную приступила к основному своему делу, — к делу коренного социалистического преобразования всего общественного бытия. Этот герой не вернулся полностью в лоно родной «окуровщины», но и не включился в систему социалистического строительства. Социалистический смысл революции остался для него книгой за семью печатями, но в то же время предстали перед ним во всей их отталкивающей и безобразной наготе и окуровские будни. Образ асоциального, порабощенного примитивными инстинктами человека стремительно заполняет все творчество И., упрощаясь и обезличиваясь до пределов голой схемы. Несмотря на то что И. снабжает своих героев самыми разнообразными обличьями, индивидуальные грани образов стираются и исчезают. Тематика оскудевает до последней крайности. Можно сказать, что И. второго периода — однотемен. Мотивы и образы сливаются почти целиком, исчерпываясь в огромном большинстве случаев бунтом и неизменной победой биологии, «подсознательного», над нормами социального общежития, над директивами общественного сознания. Поведение персонажей «Тайного тайных» обычно до конца детерминировано простейшими физиологическими реакциями, среди к-рых чудовищно гипертрофированную роль играют факторы сексуального порядка («Жизнь Смокотинина», «Смерть Сапеги», «Ночь», «Петел», «Блаженный Ананий», «Плодородие», «Пустыня Туут-Коя» и др.). Реакция возникает, как правило, внезапно и развивается в крайне слабо индивидуализированных формах и в течение минимального срока, завершаясь обычно каким-нибудь разрушительным эффектом. [m2]403 От словесной изукрашенности «Голубых песков» и «Цветных ветров» И. приходит к предельно сжатому языку психологической новеллы. Любая иная тема оформляется И. под тем же углом зрения. Такова например повесть «Гибель Железной», представляющая специфическую обработку мемуарного материала (воспоминаний члена Реввоенсовета 12-й армии, т. Дегтярева). Такова же и пьеса «Блокада», где резко выраженный сексуальный мотив (снохачество) густо окрашивает драматургическую передачу величественной эпопеи борьбы за Кронштадт (мартовские события 1921). Чрезвычайно показателен для социальной характеристики стиля И. основной фон группы «Тайного» — будни мещанской, провинциальной России с их ужасающей грязью, тоской, беспросветностью, убожеством и жестокостью. Обстановка эта выглядит у И. почти апокалиптично, для писателя — это нерушимая данность, в к-рой нельзя ничего ни понять, ни объяснить, непобедимый рок, перед к-рым бессильна сама революция (весьма примечателен в в этом отношении рассказ «Барабанщики и фокусник Матцуками»). И. не представляет себе иного выхода, кроме бешеных взрывов слепых страстей, кроме судорожных метаний от одного биологического акта к другому, кроме господства развязанных инстинктов. Окуровщина тем самым не отрицается и не преодолевается, а лишь утверждается в наиболее оголтелых и реакционных своих проявлениях. Жанром, типичным для этого периода творчества И., является короткая новелла, обычно воспроизводящая одну и ту же примитивную сюжетную схему торжества асоциального начала. Композиционное однообразие находится в определенной закономерной связи с решающей тенденцией стиля. Словесное мастерство И. поднимается здесь на большую высоту, освобождаясь от импрессионистических и «локальных» излишеств партизанского цикла. Завершенность эта лишний раз подчеркивает, насколько творчество позднейшего И. чуждо социалистической революции, тем более, что социальный субъект пока что разрешает центральное противоречие своего бытия в пользу безоговорочного утверждения окуровщины. В повести «Особняк» «биологический человек» склоняется перед мещанством мелких собственников. Если еще вчера этот человек поднимал знамя бунта, то сегодня, в «Особняке», он снова признает закон своей родной стихии, закон личного благополучия, основанного на приобретательстве и собственническом накоплении. Одновременно с окуровских будней сдергиваются тоскливо-пессимистические покровы, и они заливаются розовым светом мещанской идиллии ( см. концовку «Особняка»). Тем самым творчество И. вливается в поток новобуржуазной литературы. Уже в самое последнее время И. подошел к более актуальным и значительным [m2]404 проблемам революционной действительности («Путешествие в страну, которой еще нет»). Пока что преждевременно говорить об окончательных результатах этих попыток. Библиография: I. Главнейшие книги Иванова: Бронепоезд № 14-69, М., 1922 (неск. изд.); Цветные ветра, П., 1922; Сопки, Партизанские повести, М., 1923 (неск. изд.); Седьмой берег, М., 1922 (неск. изд.); Хабу, М., 1925; Голубые пески, М., 1923; Возвращение Будды, М., 1925; Тайное тайных, М., 1927; Собр. сочин., тт. I—V, Гиз, М., 1928—1929. II. Автобиографические сведения см. в сб. Лидина В.. Писатели, изд. 2-е, М., 1928; Львов-Рогачевский В., Новый Горький, «Современник», 1922, кн. I; Правдухин В., ст. в сб. «Лит-ая современность», М., 1922; Троцкий Л., Литература и революция, М., 1923 (изд. 2-е, 1924); Локс К., Современная проза, «Печать и революция», 1923, кн. V; Эльсберг Ж., Творчество Вс. Иванова, «На лит-ом посту», 1927, кн. XIX; Леонов Н., Сибирь в новой литературе, «Северная Азия», 1927, кн. I; Воронский А., Литературные портреты, т. I, М., 1928; Горбачев Г., Современная русская литература, Л., 1928; Гроссман-Рощин И., ст. в журн. «На литературном посту», 1928, кн. XX—XXI; Гельфанд М., От «Партизан» к «Особняку» (к характеристике одной писательской эволюции), «Революция и культура», 1928, кн. XXII; Лежнев А., Литературные будни, М., 1929. III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия, т. I, М., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, изд. ГАХН, М., 1928; Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, изд. 4-е, М., 1928. М. Гельфанд 2.[/b] [trn][m2]Вячеслав Иванович [1866—] — поэт и теоретик символизма. Р. в Москве, в семье землемера. Пройдя два курса ист.-фил. факультета Моск. университета, И. с 1886 продолжал образование в Берлине, где занимался историей под руководством Моммзена, филологией, философией. С 1891 в течение ряда лет И. объехал многие страны Европы, был в Палестине, Александрии, наезжал в Россию, но жил преимущественно в Италии. Основным предметом научных занятий И. была проблема религии Диониса и происхождения трагедии. В 1904 в «Новом пути» печаталось его исследование «Эллинская религия страдающего бога», в 1905 в «Вопросах жизни» — «Религия Диониса». Эти исследования нашли свое завершение в диссертации «Дионис и прадионисийство» (Баку, 1923), защищенной на степень доктора классической филологии в 1921 при Бакинском университете. Важнейшими факторами в формировании мировоззрения И. явились учения Ницше, с одной стороны, и славянофилов и Вл. Соловьева — с другой. Как поэт И. выступил в печати лишь в 1903. В 1905 И. поселяется в Петербурге и быстро становится одним из вождей символизма. «Ивановские среды» [1905—1907] — кружок, собиравшийся у И. в «Башне», где бывали тяготевшие к символизму поэты, художники, философы, ученые, — становятся одним из центров движения, лабораторией поэтики и мировоззрения «второго поколения» символистов. И. принимал близкое участие в Петербургском религиозно-философском о-ве, в издательстве «Оры», в журн. «Золотое руно», «Труды и дни», печатался также в альманахе «Северные цветы», журналах «Весы», «Аполлон», «Новый путь» и др.; преподавал на Высших женских курсах. После Октября И. работал в области культурного [m2]405 строительства в Москве, с 1921 — в Баку, где был профессором, некоторое время ректором университета и замнаркомпроса Азербайджанской ССР. С 1924 живет в Италии. Как теоретик и поэт И. выражает тенденции «младших символистов», резко противопоставляя их декадентству, импрессионизму и парнассизму, весьма сильно представленным в «старшем поколении». Различая в ходе истории эпохи органических и критических культур, И. видит в декадентстве крайнее выражение критической культуры (буржуазной), к-рой на смену должна притти культура органическая. Прообраз ее И. усматривает в средневековье, в Египте, провозвестником ее является подлинный символизм. По И., последний стремится к созданию народного искусства большого стиля взамен интимного, уединенного искусства для избранных, к созданию синтетического искусства взамен дифференцированного. Индивидуализм должен быть преодолен в органическом слиянии личности с коллективом, в соборности. Искусство должно стать ознаменованием объективных реальностей, а не субъективной иллюзией. Идеалистическому символизму, декадентскому импрессионизму И. противопоставляет реалистический (в смысле «объективного» идеализма) символизм, парнасскому принципу искусства для искусства — принцип искусства религиозного, теургического. Средоточием этого будущего искусства, а также фокусом религиозно-общественной жизни, должно явиться синтетическое искусство театра как мистерии, как всенародного «действа», где нет пассивных зрителей и все являются участниками. Поэт — не уединенный мечтатель, а учитель, голос народа. Искусство должно стать мифотворческим. Соответственно складывается путь поэта-символиста от основного приема словотворчества — метафоры — к символу, образующему в своем движении миф, к-рый знаменует некоторую объективную, высшую реальность (realiora) — космическую или реальность жизни человеческого духа. Но подлинно-мифотворческое искусство, как древнегреческое, может быть только всенародным. В настоящее время оно лишь зарождается, предчувствуется, и потому подготовляющий его символизм есть искусство хотя и не интимное, но келейное, где немногие художники предвосхищают будущие формы. Этот круг идей И. тесно связан с учением Вл. Соловьева, при помощи к-рого И. преодолевает индивидуализм Ницше, с эсхатологическими чаяниями, верой в особый путь России, минующей капитализм и объединяющей вокруг себя все славянские народы, со славянофильским мессианизмом, словом, с той идеологией, к-рая развивалась в конце XIX и начале XX вв. интеллигенцией среднего и мелкого дворянства как ее идеологическое оружие в борьбе с растущим и торжествующим промышленным капитализмом. [m2]406 Прообраз искусства органической эпохи, искусства религиозного, И. ищет в средневековье, но не в западном, к к-рому обращались многие романтики и некоторые символисты, а в византийстве, более близком славянству и связующем последнее с эллинством. Искание основ для возрождения дворянской органической культуры в византизме характерно не только для И., но и для ряда его современников (Рёрих, Врубель и др.). Иллюстрация: Н. Ульянов. Вячеслав Иванов Эта идеология служит источником тематики поэзии И., ей соответствует и поэтический стиль И. Если основными для декадентской фазы символизма были темы смерти, гибели, отчаяния, тоски бытия и т. п., то основные темы, «миф», И. — смерть и последующее воскресение, гибель и возрождение. С этим мифом тесно связаны темы преображения, эсхатологических чаяний, а также тема жертвы, прославление жертвенного страдания. Другой тематический центр поэзии И. — тема утверждения мира, «всерадостного», «слепительного» Да, в к-ром оптимизм И. противостоит декадентскому пессимизму. К основным принадлежат также темы «благого нисхождения», преодоления индивидуального, торжества соборности, тема мистической любви, побеждающей смерть, темы богоискания, богоявления и др.; в качестве побочных, преодолеваемых, выступают декадентские темы одиночества, отчаяния, богоборческого самоутверждения. Этот тематический комплекс возникает на почве психоидеологии класса, когда-то могущественного, теперь утратившего свою мощь, упадочного, но еще сохранившего достаточно энергии, чтобы в лице своих идеологов стремиться к своего рода возрождению на некоторой новой основе, реагировать на всеобщее [m2]407 предреволюционное оживление политической и идеологической борьбы. С революцией, принимающей вид апокалиптического события, связываются по существу реакционные надежды феодальной романтики, мистического неонародничества дворянской интеллигенции. В форме и содержании поэзии И. начала гармонии, строя, лада, единства, целостности торжествуют над началами множественности, разрозненности, смутных настроений, лирического хаоса. Стиль поэзии И. так же противостоит импрессионизму, как ее тематика и теория поэзии И. — декадентству, и стремится сформировать систему собственно-символистических средств выражения. От субъективного и индивидуального поэзия И. тяготеет к объективному и сверхиндивидуальному, от чистого лиризма — к эпизированной и драматизированной лирике. Весьма значительную роль играет в ней фабульный, повествовательный элемент; иногда стихотворение превращается в драматическую сцену с несколькими лицами или в монолог какого-нибудь персонажа. Сама форма изложения от имени некоего «я», знаменующая субъективную, индивидуальную точку зрения, представлена у И. минимально, зато большое место занимает повествование в третьем лице и изложение от первого лица множественного числа, лица некоторого коллектива — «мы». Большую роль у Иванова играет изложение, Иллюстрация: Фронтиспис раб. К. Сомова [m2]408 обращенное от одного коллектива к другому («вы» — чаще всего группа людей: поэты, пророки, человечество, верующие и т. д.). Стихи И. приближаются к одам, гимнам, дифирамбам; они как бы предназначены для хорического произнесения, ритуальных действ, торжественной декламации, молитв, священнодействий и празднеств. Вместо импрессионистической фиксации случайного, мгновенного настроения у И. — широкая философская и религиозная концепция. В поэзии И. — недвижно застывшие ряды форм, предметность, непронизанная движением; ей чужд динамизм буржуазного мироощущения; в ней царят статика, застылость «таинственно-богослужебного» феодального искусства. Глагольность поэзии И. минимальна; даже сказуемые в очень большой мере образуются не глаголами, а существительными, прилагательными и др.; среди глагольных слов большое место занимают слова, означающие состояние и претерпеваемое действие. Фразы И., изобилующие необычайными инверсиями, развиваются медленно, развертываясь в периоды со сложным соподчинением частей. Течение стиха также величаво, оно замедляется обилием чистых метрических стоп и ипостас спондеем («Где я?.. Вкруг туч пожар — мрак бездн и крыльев снег», «О рок жреца! победа! слава! Луч алый! пышность багреца»). При всем богатстве инструментовки стих И. противополагается импрессионистически музыкальной стихии, он совершенно не напевен, обилен крутыми enjambements; ямб, хорей вытесняют немногочисленные трехсложные стопы. Соответственно этому и в пейзаже у И. — тяжкогранная застывшая природа, как в византийской мозаике; всюду груды камней, упоры глыб, столпы, грани, кристаллы, расплавы металлов (вершина горы — грань алмаза; «гранями сафира огранена земля»; хрустальные своды неба; «блестящих отсветов недвижные столпы»; медная грудь моря; ртуть озер; перлы туч; лучи солнца — расплавленное злато; малахитные мхи; смарагдная тишина; алмазный дождь; жемчужный час; яхонт волн и т. д.). Направленность к созданию религиозного, богослужебного искусства находит отражение у Иванова в церковной, ритуальной лексике (дикирий, купель, крест, святилище, знаменья, иерархии, аналой, ладан, хоругви, иконостас, нимб, колокола и т. д.); религиозно-церковные realia постоянно вторгаются у И. в план сравнений, метафор (литургия нив; лунная риза; звездный омофор; долина-храм; потир небес; скала, как тиара; луг, что ладан, и т. д.). Устремление к монументальному, величественному, народному, древнему приводит И. к исключительно интенсивному пользованию архаизмами (славянизмами), неологизмами, образованными в архаистическом духе. Его лексикон полон словами и формами, вроде: пря, ложесна, мрежи, кошница, перси, зык, отверстый, долу, зрак, [m2]409 дщерь, воспомни, млеко, праг, древлий, премены, охладный, девий и т. д. Диалектика творчества И. приводила к тому, что он, пытаясь творить искусство полножизненное, созвучное современности и предвосхищающее будущее, направленное на реальность, всенародное, на самом деле создавал искусство, хотя и монументальное, но мертвенное, ушедшее в прошлое, чуждое современности, действительности, келейное, непонятное не только народу, но и сколько-нибудь широкому кругу читателей. Все движение «младших символистов», их стремление к ренессансу дворянской культуры на некоторых обновленных основах, к созданию всенародного искусства большого стиля не имело реальной почвы в исторической ситуации соответствующего класса. Это движение не могло выйти за пределы социально-психологической реакции некоторой части дворянской интеллигенции на гибель дворянской культуры под ударами торжествующего буржуазного капитализма. Библиография: I. Художественные произведения: Кормчие звезды, СПБ., 1903; Прозрачность, М., 1904; Cor ardens, тт. I—II, М., 1911; Нежная тайна, СПБ., 1912; Младенчество, Поэма, П., 1918; Прометей, Трагедия, П., 1919, и др. Критич. ст.: По звездам, СПБ., 1909; Борозды и межи, М., 1916; Родное и вселенское, М., 1917, и др. Переводы: I пифийская ода Пиндара, «ЖМНП», 1899; Алкей и Сафо, М., 1914, и др. II. Об Иванове см. : Русская литература XX в., под ред. Венгерова (автобиография, ст. А. Белого, Зелинского, Бердяева); Блок А., Творчество Иванова, «Вопросы жизни», 1905, № 5; Поярков, Поэты наших дней, 1907; Морозов М., Пред лицом смерти, «Литературный распад», 1908; Гофман М., Книга о русских поэтах последнего десятилетия, 1909; Брюсов В., Далекие и близкие, 1912; Закржевский, Религия, 1913; Измайлов А., Пестрые знамена, 1913; Чулков Г., Наши спутники, 1922; Коган П., Мечтатели, «Печать и революция», 1922, II; Гумилев, Письма о русской поэзии, 1923; Коган П., Очерки по истории нов. русской литературы, т. III, вып. III; Белый А., Сирин ученого варварства, изд. «Скифы», Берлин, 1922; Львов-Рогачевский В., Нов. русская литература (неск. изд.). III. Владиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928; Писатели современной эпохи, т. I, ред. Б. П. Козьмина, изд. ГАХН, М., 1928; Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, изд. 4-е, Гиз, М., 1928. Б. Михайловский 3.[/b] [trn][m2]Иван Иванович [1862—] — историк лит-ры и критик. Автор диссертации «Политическая роль французского театра в связи с философией XVIII в.» (М., 1895), книги «Тургенев» (изд. 1-е, СПБ., 1896), «Истории русской критики» (СПБ., 1898), ряда этюдов о Шекспире, Байроне (в «Библиотеке великих писателей» С. А. Венгерова) и др. Будучи первое время своей научной деятельности либералом, И. впоследствии круто поворачивает «вправо». Научный метод И. тяготеет к историко-культурной школе, но в отличие от других представителей этого метода И. пользуется им в резко консервативном духе. Его «История русской критики» изобилует рядом злобных выпадов против Писарева, Чернышевского и др. представителей радикально-социалистической интеллигенции, в книге о Тургеневе дана клеветническая оценка Герцена. Все это лишает работы И. научного значения. 4.[/b] [trn][m2]Петр Анисимович [1884—] — современный рабочий-беллетрист. Р. в Ростове на Дону, в семье железнодорожного слесаря. С 16 лет — на заводе, с 1901 — в революционном движении, участвовал в Октябрьской революции, член ВКП (б). С 1926 состоит научным сотрудником Музея революции. Печатается с 1925. И. известен своим романом «От станка к баррикаде», выдержавшим несколько изданий. В этом романе отображены жизнь и борьба пролетариата накануне и во время революции 1905 — возникновение революционных кружков, участие в них интеллигенции и рабочих, столкновения с полицией, сходки и манифестации, погромы, нарастание и углубление революционной волны. Художественные достоинства этого романа невелики: его фабула примитивна, язык страдает чрезмерной газетностыо и штампованностью. На многих героях и типах лежит печать схематичности. Однако в становлении пролетарской литературы И. сыграл известную положительную роль. Библиография: I. Сухая гильотина (продолжение упомянутого выше романа), предисл. Д. Горбова, «ЗИФ», М., 1927, изд. 2-е, в том же году. III. Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928.

Литературная энциклопедия. 2012