[франц. les calques] — термин лингвистической стилистики, введенный современным лингвистом Ш. Бальи для обозначения буквальных переводов иноязыких слов и выражений. Ср. «иметь место» (avoir lieu), «выглядит» (sieht aus), «сверхчеловек» (der Uebermensch). Подобными переводами особенно богата отвлеченная терминология различных наук
75 (философии, филологии, психологии и др.), поскольку невозможность непосредственного указания на предмет требует известного истолкования вводимого в яз. нового термина. Так, русские философские термины («понятие», «восприятие» и т. д.) — по большей части дословные переводы соответствующих латинских или немецких (в свою очередь переведенных с латинского) терминов. Точно так же термины русской грамматики («глагол», «местоимение», «междометие», «падеж» и т. д.) — К. соответствующих греческих или «скалькированных» с греческого латинских терминов («verbum», «pronomen», «interjectio», «casus»). Древнейшие образцы подобных К. в европейских яз. дают переводы христианских культовых книг, где развитию К., наряду с отсутствием соответствующих терминов в «варварских» яз., способствовало суеверное преклонение перед буквой «священного писания» и нежелание пользоваться аналогическими, но «языческими» выражениями. Ср. такие К., как «совесть» — немецкое «Gewissen» — латинское «conscientia» — греческое «syneidesis». К. являются так. обр. частным случаем языкового заимствования и своим появлением в лит-ом яз. свидетельствуют о факте усвоения форм иноязыкой культуры теми классами, достоянием и орудием к-рых лит-ый яз. является, а иногда даже и о двуязычии этих классов. Ср. напр. К. с французского в яз. русского дворянства XVIII—XIX вв.: «Брось, Мери, ей воды в лицо» (jette de l’eau, Пушкин); «На плоскогорье, повелевавшем значительным пространством» (dominant, Тургенев). Следует еще отметить, что К. часто представляют собой как бы следующий по сравнению с варваризмами этап усвоения языком заимствованных слов; именно К. заменяют собой варваризмы в эпохи пуризма — усиленной борьбы с последними. Так напр. в начале XIX в. Академия наук вводит в лит-ый яз. К. «заложник», заменяя старый варваризм «аманат». Проблема К. — одна из центральных проблем перевода. С одной стороны, введение К. способствует обогащению яз. и стиля: не говоря уже о научной терминологии, достаточно указать в русск. яз. на такие напр. К., как карамзинское «влияние» (франц. influence), «рассеянный» (нем. zerstreut), «сверхчеловек» (немецкое Uebermensch) и т. д. «Только посредством К., — справедливо замечает Бальи, — передаются из яз. в яз. идиоматические речения, выражения, составленные из нескольких слов». Именно обилие К. во всех европейских яз. облегчает переводы с одного яз. на другой, а также, — при знании некоторых европейских яз. — усвоение других. Вопрос о К. становится перед переводчиком всякий раз, как он встречает в языке подлинника идиомы (см.) и непереводимые речения типа поговорок, пословиц и т. п. Здесь возможны три разрешения: замена близкими по значению идиомами (поговорками,
76 пословицами и тому подобным) родного языка, полное устранение и передача посредством кальки. Но замена идиомов чужого яз. идиомами родного яз. изменяет couleur locale произведения. «Если у Эрвинга сказано: „К чему негру мыло, а глупцу совет!“ — нельзя переводить: „Черного кобеля не вымоешь добела!“. Заменить испанскую пословицу русской — это все равно, что картину Гойи перемалевать на репинский манер» (Чуковский, Принципы художественного перевода). Действительно — выполненный Холодковским по принципу замены перевод «Сатирикона» Петрония производит впечатление отрывка из Островского. Полный отказ от К. подлинника приводит к сглаженному и стилистически обедненному тексту: эта форма перевода особенно процветает в эпохи канонизации стиля и лексики лит-ого яз. Так, А. В. Дружинин в предисловии к своему переводу «Короля Лира» возражает против возможности передачи посредством К. ряда выражений Шекспира: «По нашим понятиям мы не могли сравнивать выколотые глаза Глостера с „окровавленными кольцами, из к-рых вынуты драгоценные каменья“. Мы не могли допустить в русский яз. прилагательного „собачесердый“, не имели возможности уподоблять плачущие глаза „лейкам для поливания цветов“». Далее Дружинин указывает на невозможность сказать, «что самоубийство есть расхищение жизненной сокровищницы, что меч не должен обладать чувствительностью сердца, что человек от слез делается соленым человеком, что людская пышность должна принимать лекарство». Однако подобные пуристические тенденции приводят обычно лишь к устранению наиболее противоречащих языковому канону К. Ибо по существу К. являются, как указывалось выше, отображением международного культурного обмена и как таковые не могут быть устранены из яз. полностью. Ненужными и нежелательными являются К. синтаксических и морфологических идиотизмов яз. подлинника, к-рые не имеют стилистического значения и к-рым легко найти эквивалент в яз. перевода. Сюда относятся К. типа: «Он нашел ее очень миловидной, с ее тонким носом», «Я вернусь через пару часов», «Будучи на положении бродяги, всякое повреждение приписывалось мне» (Чуковский). Однако недопустимость подобных К. бесспорна лишь при переводах с яз., объединенных общностью лит-ых форм. Напротив, при переводе с яз. экзотических лит-р, напр. китайской, индийской и т. п., переводчик может поставить себе задачей точными К. синтаксических оборотов и застывших речений подчеркнуть иноязычность произведения, своеобразие его формы (см. «Перевод»). Библиография: Чуковский К. и Федоров А., Искусство перевода, изд. «Academia», Л., 1930; Ярхо Б., Предисловие к перев. «Сатирикона» Петрония, Гиз, М. — Л., 1924: Bally Ch., Trait? de stilistique fran?aise, т. I, 1927. R. S.