или Зола (Эмиль Zola) ? знаменитый французский романист; род. 2 апреля 1840 г. в Париже, от отца итальянца и матери француженки. Отец З., инженер по профессии, строитель канала в Э, носящего его имя, умер в 1847 г., оставив семью в стесненных обстоятельствах; окончить курс ученья в лицее (сначала в Э, потом в Париже) З. мог только благодаря поддержке старых друзей отца. Экзамена на степень бакалавра он не выдержал и вынужден был служить в купеческой конторе, потом в книжном магазине Гашетта. Писать он начал очень рано, сначала стихи, потом небольшие рассказы, первый сборник которых вышел в свет в 1864 г., под заглавием: "Contes à Ninon". В начале 1866 г. З., и раньше уже помещавший в разных парижских и провинциальных газетах статьи по литературной и художественной критике, оставил службу у Гашетта и сделался постоянным сотрудником газеты Вильмессана: "Evеnement". Ряд статей о художественной выставке обратил внимание публики на молодого писателя, сразу пошедшего вразрез с общепринятыми взглядами. Из первых газетных статей З. составилось два сборника: "Mes Haines" (1866, 2 изд. 1879) и "Mon Salon" (1866). Первые романы З.: "Les mysteres de Marseille", "Le voeu d'une morte", "La confession de Claude" (около 1865 г.) прошли почти бесследно, хотя в последнем уже довольно ярко выразились особенности его манеры. "Ther è se Raquin" (1867) имела так называемый succ è s de scandale; критика провозгласила этот роман безнравственным, отнесла его к области "гнилой литературы", хотя угрызения совести, терзающие Терезу и ее сообщника, изображены с несравненно большей яркостью, чем торжество страсти. В следующем своем романе "Madeleine F u rat" (1868) З. в первый раз касается вопроса о наследственности, становящегося одной из двух основных тем ругон-маккаровской эпопеи. Другая ее тема ? изображение "странной эпохи безумия и позора" (царствования Наполеона III), завершившейся как раз в то время, когда З. окончательно установлял план громадного предприятия, беспримерного в истории литературы. Все двадцать романов ругон-маккаровского цикла ("Les Rougon-Macquart") представляют собой, по определению автора, "естественную и социальную историю одного семейства во время второй империи". Они выходили один за другим почти ежегодно, сначала едва замеченные, потом встречаемые негодующими криками одних, восторженным сочувствием других, мало-помалу (в особенности начиная с "Assommoir") обращающие на себя всеобщее внимание и, наконец, выдвигающие автора в первые ряды французской или даже общеевропейской литературы. Параллельно с главной своей работой, З. долго ведет несколько других. Через посредство Тургенева, принадлежавшего, вместе с Флобером, Гонкурами и Додэ, к числу литературных друзей З., он становится сотрудником "Вестника Европы" и с 1875 по 1880 г. помещает в нем почти ежемесячно, под именем "Парижских писем" (часть их издана отдельно в 1878 г.), то небольшие рассказы (некоторые из них ? "Nais Micoulin", "Le capitaine Burle" ? напечатаны и в французском подлиннике), то критические этюды, вошедшие впоследствии в состав сборников: "Le Roman exp erimental" (1880), "Documents litteraires" (1881), "Nos auteurs dramatiques" (1881), "Les romanciers naturalistes" (1881), "Le naturalisme au theâ tre" (1881). В этих этюдах З. выступает проповедником принципов, которые он старался осуществить в своих романах, и вместе с тем защитником "натурализма", как прежнего (Бальзак, Стендаль), так и новейшего (Флобер, Гонкуры, Додэ), против романтизма (Шатобриан, В. Гюго), сантиментализма (Ж. Санд) и рутины (А. Дюма-сын). Вместе с тем он пишет и для театра ? "Th erese Raquin" (1873), "Les he ritiers Rabourdin" (1874), "Le bouton de rose" (1878), ? но успеха на этом поприще достигает только переделками некоторых из ругон-маккаровских романов ("Assommoir", "Nana" и др.), исполненными при содействии знатоков сцены. В 1874 г. выходит в свет новый сборник рассказов З.: "Nouveaux contes à Ninon". В 1880-81 г. он еженедельно помещает в "Figaro" критические и публицистические статьи, изданные потом отдельно под загл.: "Une campagne" (1882) и содержащие в себе много важных материалов для характеристики самого З. С начала восьмидесятых годов З. проводит большую часть года в загородном уединении (в Медане, близ Парижа; отсюда название сборника ? "Les soir ees de Me dan" ? изданного им, в 1880 г., вместе с пятью другими писателями, тогда наиболее к нему близкими) и посвящает себя исключительно ругон-маккаровской эпопее. Вот составные ее части: "La Fortune des Rougon" (1871; к лету 1893 г. разошлось 26 тыс. экз.), "La Cur e ё" (1872, 36 тыс.), "Le Ventre de Paris" (1873, 33 тыс.), "La conqu ê te de Plassans" (1874, 25 тыс.); "La faute de l'аbb e Моuret" (1875, 44 тыс.), "Son Excellence Eugene Rougon" (1876, 26 тыс.), "L'assommoir" (1877, 127 тыс.), "Une page d'amour" (1878, 80 тыс.), "Nana" (1880, 166 тыс.), "Pot-Bouille" (1882, 82 тыс.), "An bonheur des dames" (1883, 62 тыс.), "La joie de vivre" (1883, 48 тыс.), "Germinal" (1885, 88 тыс.), "L'oeuvre" (1886, 55 тыс.), "La terre" (1888, 100 тыс.), "Le r ê ve" (1888, 88 тыс.), "La b ê te humaine" (1890, 88 тыс.), "L'argent" (1891, 83 тыс.), "La d ebâcle " (1892, 176 тыс.), "Le docteur Pascal" (1893, 68 тыс.). Едва исполнив одну задачу, З. принимается за другую: в настоящее время (май 1894) печатается новый его роман: "Lourdes", составляющий, по слухам, первую часть трилогии, следующие отделы которой будут озаглавлены "Rome" и "Paris". В противоположность Додэ, решительно порвавшему (романом "Immortel") всякую связь с франц. Акад., З. несколько раз ставил свою кандидатуру в академики, но пока безуспешно.
Уже к восьмому отделу руг.-макк. серии ("Une page d'amour") З. приложил генеалогическую таблицу созданного им семейства; в несколько дополненном виде она включена в заключительный роман, герой которого, д-р Паскаль, является выразителем взглядов З. на наследственность и истолкователем "естественной истории" Ругон-Маккаров. Само собой разумеется, что перечень форм наследственности, отыскиваемых и находимых Паскалем у своих родственников ("Le docteur Pascal", стр. 37-40), заимствован З. из новейших физиологических и патологических исследований. Показать, что та или другая болезнь, та или другая физическая или психическая аномалия переходит, непосредственно или посредственно, с скачками или без скачков, от предков к потомкам ? задача чисто научная; роман может дать только примеры, но не доказательства такого перехода ? и действительно, не более как примерами представляются возвратная наследственность у Жанны Гранжан ("Page d'amour") или Шарля Pyгoнa ("Docteur Pascal"), наследственный алкоголизм у Жервезы ("As sommoir"), различные виды невроза, развивающиеся, на этой почве, у сыновей Жервезы ("Oeuvre" и "B ê te humaine"). Мы не видим ни в самых романах З., ни в комментариях Паскаля ("Docteur Pascal", стр. 116-135) никакого объяснения тому, каким образом у Лизы Кеню и ее мужа ("Ventre de Paris"), флегматичных, узкокорыстных, а при защите своих интересов ? и холодно-жестоких, могла родиться живая, великодушная, самоотверженная Полина ("Joie de vivre"), каким образом из союза Франсуа и Марты Мурэ, внуков Аделаиды Фук, умирающих сумасшедшими ("Conqu ê te de Plassans"), мог произойти здоровый, веселый Октав ("Pot-Bouille" и "Au bonheur des dames"). Вообще зависимость ненормальных героев и героинь З. от общей родоначальницы Ругонов и Маккаров, Аделаиды Фук ("Fortune des Rougon"), представляется висящей на воздухе, так как отец самой Аделаиды был сумасшедшим и, следовательно, не в ней лежит первоначальный корень наследственных предрасположений; родословное дерево начато с нее совершенно произвольно. Всего меньше обработана у З. именно та сторона избранного им вопроса, которая всего лучше поддается литературному освещению: взаимодействие скрещивающихся течений, видоизменение элементов унаследованных элементами приобретенными ? воспитанием, обстановкой, средой, в которой подготовляется и проходит жизнь. То общение между членами семьи, которым так часто обусловливается взаимное их сходство, у З., особенно в позднейших романах, отсутствует почти совершенно: все три брата Лантье, напр., являются как бы чужими друг другу и родителям, Анжелика ("R ê ve") воспитывается вне всякого влияния своей матери (Сидонии Ругон), Елена Гранжан ("Page d' amour") вовсе не приходит в соприкосновение с братом своим Франсуа Мурэ, Жан Маккар ("Terre" и "D ebâ cle") ? с сестрами, Лизой и Жервезой. Чем дальше от начала цикла, тем меньше роль наследственности в романах З.; некоторые из них (напр. "Au bonheur des dames", "Joie de vivre", "Germinal", "R ê ve") соединены с "историей семьи" чисто внешней связью и ничего не потеряли бы, если бы были совершенно выделены из этой истории. "Найти и проследить, разрешая в одно и то же время вопрос темперамента и вопрос среды, ту нить, которая ведет математически от одного человека к другому", З. не удалось, можно даже думать, что он забывал, по временам, об этой стороне своей задачи, вновь выступающей на первый план только в "Докторе Паскале".
Гораздо успешнее выполнил З. другую часть своей программы ? изображение "странной эпохи безумия и позора". И в этом отношении, однако, первые романы серии больше соответствуют основной ее теме, чем последние. Когда З. приступил к своей работе, воспоминания о второй империи были еще совершенно свежи; собирать относящиеся к ней данные было легко, и в "Fortune des Rougon", "Cur ee", "Ventre de Paris", "Son Excellence Euge ne Rougon", "Assommoir", "Nana" она отразилась ярко и рельефно. Чем дальше, однако, уходила в прошедшее наполеоновская эпоха, тем труднее становилось ее воспроизведение; параллельно с этим слабело и рвение З. в приискании "чeлoвечecкиx документов". Социальные этюды в последних руг.-макк. романах либо отсутствуют вовсе, либо носят на себе ("Bonheur des dames", "Germinal", "Argent") отпечаток другого, позднейшего времени. Исключение составляет только "D ebâ cle": падение империи изображено здесь почти с такой же силой, как ее возникновение ? в "Fortune des Rougon". Этих двух романов было бы вполне достаточно, чтобы сделать руг.-маккаровскую эпопею незаменимо важным источником для истории франц. общества при Наполеоне III ? столь же важным, как романы Бальзака по отношению к эпохе Людовика-Филиппа. Ничем не стесняющиеся администраторы, жалкие представители выродившейся знати, жрицы и жертвы разврата, герои наживы в больших и малых размерах, "жирные" буржуа и "худощавые" пролетарии, рабочие, прожигающие жизнь в испорченной атмосфере большого города ? все это выхвачено прямо из действительности и мастерски соединено в громадные, резко освещенные группы. Подобно Бальзаку, З. расширяет область романа, вводит в нее все стороны современной жизни; любовь, сплошь и рядом, отходит у него на второй план, уступая первое место войне или торговле, промышленности или жел. дорогам. З. любит и умеет оперировать над массами; настоящими героями его романов часто служат учреждения, профессии, корпорации, силы ? большой магазин, побеждающий малые ("Bonheur des dames"), парижский рынок ("Ventre de Paris"), рудокопы ("Germinal"), биржа ("Argent"), Сравнительно с этими коллективными, если можно так выразиться, фигурами, отдельные лица в ругон-маккаровских романах являются более бледными уже потому, что мы видим их лишь совершенно готовыми, точно застывшими; развития характеров З., большей частью, не изображает. Иногда в действующем лице совершается перемена, но перемена не мотивированная, как бы случайная; так, например, Октав Мурэ в "Bonheur des dames" очень мало похож на Октава в "Pot-Bouille", Аристид Саккар в "Argent" ? на Аристида в "Cur e e". Из громадного числа образов, рассеянных в двадцати томах руг.-макк. цикла, трудно указать такие, которые могли бы занять место наряду с лучшими созданиями предшественников З., напр. Бальзака и Флобера. Даже в обрисовке наиболее крупных фигур (Эжен Ругон, его мать Фелисите) есть что-то холодное и сухое, однообразное и предвзятое, мешающее их именам сделаться нарицательными, как имена Горио, Гранде, Эммы Бовари. Объяснение этому следует искать отчасти в теоретических взглядах З., отчасти в некоторых свойствах его натуры и в истории его романов.
В своих критических статьях, особенно в исследовании об экспериментальном романе, З. требует от романиста подчинения тем же условиям, какие обязательны для ученого. "Романист должен держаться фактов, строгого изучения природы. Он стушевывается, хранит про себя свое волнение и просто-напросто излагает то, что видел. Романист, негодующий на порок и рукоплещущий добродетели, портит собранные им документы; произведение его теряет в силе ? это уже не мраморная страница, иссеченная из неподдельной глыбы, а обработанное вещество, искаженное волнением автора". "Романисты-экспериментаторы" не должны "теряться в нелепостях поэтов и философов"; они не должны участвовать в пении "марсельезы гипотез", которой философы ободряют ученых, "идущих на приступ неизвестного". Предмет поклоненья З. ? ум и его высшее создание: писанная мысль (la pensee e crite). "Все сводится к писанной мысли: все остальное ? тщетная суета, минутные видения, уносимые ветром". Свою силу писанная мысль почерпает в художественной форме, осуществление которой ? обязанность и вместе с тем слава писателя. "Флобер надорвался над переделкой своих фраз; упорный труд был причиной смерти Жюля Гонкура; Додэ, Эдм. Гонкур, мы все проводим по целым дням над одной страницей; стремление к совершенству, к огню, к жизни слога доходит в нас до медленного самоубийства". Эти последние слова не согласуются с рассказами самого З. об усвоенном им способе работы. "Я сажусь писать, ? говорил он одному из своих поклонников (итальянскому писателю де Амичису), ? спокойно, методично, с часами в руках. Я пишу каждый день, но немного, три печатных страницы, ни строчкой больше, и только по утрам; пишу почти без помарок, потому что несколько месяцев обдумываю предстоящее мне дело. Я могу безошибочно определить день, когда окончу роман". План работы З. установляет с величайшей точностью, заранее назначая, напр., не только место, но и размер описаний. Он влюблен в пропорцию и симметрию; его друзья называют его "великим механиком". К политике он относится враждебно, к общественной деятельности ? более чем равнодушно. Политика ? это "каторга", "удел посредственностей и бездарностей, жалких педагогов низшего сорта"; молодым людям, ею увлекающимся, З. советует "лучше любить женщин, пить, писать стихи". "Самыми великими из нас" ? восклицает он ? "будут не те, которые стремились к улучшению человека, а те, которые изображали его каким он есть, во всей его жизненной правде". Чтобы вполне понять З., необходимо еще иметь в виду, что несправедливые обвинения в безнравственности, вызванные первыми его романами, обострили до крайности его борьбу против так называемых приличий [Чрезвычайно характеристичны, с этой точки зрения , следующие слова предисловия ко второму изданию "Th erese Raq uin": "Возмутительно быть битым за мнимую вину; я иногда жалею, что не написал ничего неприличного ? по крайней мере, некоторые из сыплющихся на меня ударов были бы тогда заслужены мною".] и что наибольший материальный успех выпал именно на долю тех его произведений, где эта борьба достигает своего апогея ("Assommoir", "Nana", "Terre", исключение, в этом отношении, составляет только "D ebâ cle"). Стремление воспроизвести всю действительность, со всеми ее деталями, со всею ее грязью, приводит писателя с одной стороны ? к бесчисленным и бесконечным описаниям "протокольного" типа, с другой ? к излишне продолжительным остановкам на таких явлениях, которые достаточно было бы наметить. Ошибка З. заключается не в том, что он говорит об этих явлениях, а в том, что он говорит о них слишком часто и слишком много. Многословием грешат иногда и его описания, в особенности если они не связаны неразрывно с ходом действия, а искусственно к нему приставлены (например, описания Парижа в "Page d'amour"). В позднейших произведениях З. (за исключением "Terre", в которой ненужный цинизм подробностей доведен до крайности и составляет чуть не главное содержание романа) оба указанные нами недостатка менее заметны, чем в некоторых из ранних ("Assommoir", "Nana", "Pot-Bouille"): после того, как за ним осталась победа, ему незачем более прибегать к рискованным описаниям, как к боевому средству против недоброжелательства врагов и равнодушия публики. Одним из последних романов серии ? "R ê ve" ? З. прямо хотел доказать, что он способен создать произведение "чистое", нравственное даже с точки зрения обыденной морали; нельзя сказать, однако, чтобы ему это вполне удалось. Такой тщательной, медленной отделки слога, какая свойственна Флоберу, Гонкурам, отчасти Додэ и Мопассану, у З. нет и быть не может, ввиду методичности и аккуратности, с которой подвигается вперед его работа; между тем, он высоко ценит своеобразность формы в старается достигнуть ее во что бы то ни стало, преимущественно путем сравнений, часто удачных, еще чаще изысканных, нагроможденных друг на друга. От осуждаемой им "выдумки", т. е. от внесения в роман данных, почерпнутых не из наблюдения и произвольно сгруппированных, с целью усиления эффекта ? З. далеко не свободен; нельзя сказать даже, чтобы в его романах не было ничего субъективного, ничего дидактического, чтобы в них вовсе не было заметно "вмешательство" автора. Не только устами доктора Паскаля, призванного к истолкованию "семейной истории", но и устами многих других действующих лиц (напр. Сигизмунда Буша в "Argent", Жана и Мориса в "D ebâ cle") З. несомненно высказывает свои собственные взгляды, и высказывает их не всегда спокойно. В лице Сандоза ("Oeuvre") З., очевидно, вывел на сцену самого себя; в "Germinal", "Argent", "Docteur Pascal" встречаются места, очень похожие на "марсельезу гипотез" ? но марсельезу, не согретую чувством, так как служение "писанной мысли" продолжает преобладать у З. над служением "великим целям века". Еще недавно, в речи, обращенной к учащейся молодежи, З. рекомендовал ей труд, и только труд, как залог личного счастья или, по меньшей мере, спокойствия, как гарантию против мучений, причиняемых стремлением проникнуть в тайны бесконечного. Единственная его уступка требованиям времени ? признание, что натуралистический роман "слишком закрыл горизонты", что хорошо сделали его преемники, снова завладевшие "областью неведомого". Господство "натурализма", достигшее своего апогея в начале 80-х годов, прошло, по-видимому, безвозвратно; после выхода "Terre" от З. отреклись публично даже некоторые из его прежних поклонников. В каком бы направлении, впрочем, ни совершалось дальнейшее развитие французской литературы, лучшие романы ругон-маккаровского цикла во всяком случае сохранят в ней выдающееся место.
Ср. Paul Alexis, "Emile Z. Notes d'un ami" (П., 1882); С. Темлинский, "Золаизм" (M., 1881); статьи Брюнетьера (в сборнике "Le Roman naturaliste"), Леметра (в сборнике "Les contemporains"), Брандеса (в сборн. "Menschen und Werke"), Пеллисье ("Mouvement litt e raire au XIX s."), Анатоля Франса ("La vie litt e raire"), П. Д. Боборыкина (в "Отеч. Зап." 1876, "Вестнике Европы" 1882 г. ¦ 1 и "Наблюдателе" 1882 г., ¦ 11 и 12), К. К. Арсеньева (в "Вестнике Европы" 1882 г. ¦ 8, 1883 г. ¦ 6, 1884 г. ¦ 11, 1886 г. ¦ 6, 1891 г. ¦ 4 и в "Критических этюдах", т. II, СПб., 1888), В. Андреевича (в "Вестн. Евр." 1892 г. ¦ 7), Л. З. Слонимского (в "Вестн. Евр." 1892 г. ¦ 9), Н. К. Михайловский, Сочин. т. 6.
К. Арсеньев.