Data: 2009-02-21 Time: 21:34:35
Алессандро БариккоМоре-океан (Oceano mare)Роман
* Парковые дорожки шли кругами, с единственным вызвывающим исключением в виде черты извилистых аллей, петлявших на размеренно-плавных, как псламы, поворотах; так было даже разумнее, ведь при известной чувствительности нетрудно догадаться, что лбой тупик грозит обернуться западней, а перекретсок – идеальным геометрическим насилием, способным устрашить всякого, кто находится во власти подленной чувствительности, и уж тем паче ее, не то чтобы обладавшую чувствительной душой, а именно что одержимую неуправляемой душевной чувстительностью, раз и навсегда взорвавшейся в неведомо какой момент ее тайной жизни – маленькой, неискушенной жизни, – а затем дошедшей невидимыми путями до самого сердца, и до глаз, и до рук, и до всего состава ее, словно болезньь, хотя вовсе и не болезнь, а что-то полегче, такое легкое, что назови его – оно и развеется.
* Тут какая-то тайна. чтобы раскрыть ее, нужно дать волю фантазии, позабыв о том, что нам известно. И тгогда вообржение вырвется на свободу и проникрет в всамую суть вещей и станет ясно, что душа – не все алмаз, а часто шелковая вуаль, – о, я то понимаю, – представь себе прозрачную шелковую вуаль: ее ничто не стоит повредить, достаточно нечаянного взгляда или руики, женской руки – да-да, – рука медленно тянется к вуали, сжимает ее – напрасное усилие: вуаль вспорхнет, как при порыве ветра, и пальцы скомкают ее так, словно это и не пальцы, а... мысли. Вот эта комната – что та рука, а дочка – что подбитая ветром шелковая вуаль.
* – Если уж не обойтись без людей, пускай себе парят где-нибудь в вышине.
* Он определял, до какой имнно точки дотягивается треснувшая шагах в десяти от него волна, ставшая озером, зеркалом и масляным мятном, пока взиралась по отлогому подъему и напоследок цепенела, вскипая вдоль кромки тонким бисером, а после мимолетного разумья, поверженная, грациозно соскальзывала вспять по внешне безобидному уклону – легкая добыча ноздревато-алчного песка, дотоле робкого, но вдруг проснувшегося, чтобы почать короткий водобег, обращая его в ничто.
* Ведь барон Кервол отродясь не видовал моря. Его земли были землею: полямм, лугами, болотами, лесами, холмами, горами. Землею. И камнями. Никак не морем. Море для него было мыслью о море.
* Гулявшие по пляжу оцепенели от неожиданности, а зверь все бежал и бежал, и женщины еще издали впивались в него взглядом, ведь им хочется, ох как хочется увидеть бегущего зверя и – что там скрывать – рассмотреть его наготу, именно ее, беспорядочную наготу, наобум несущуюся в море, по-своему даже привлекательную в этот пасмурный день, исполненную той красоты, что насквозь прошибает и годы примерного воспитания, и чтопорные пансионы, и ханжескую стыдливость и попадает туда, куда должна попасть. молниеносно взбираясь по напряженным жилкам застенчивых женщин, которые в тайниках своих пышних белоснеждных юбок – женщины.
* – Вы, доктор Аттердель, ровным счетом ничего не понимаете в людях: ни в отцах, ни в детях. Поэтому я вам верю. Истина всегда бесчеловечна. Как вы.
* В этот момент могло произойти все что угодно. Бывают минуты, когда вездесущая причинно-следственная связть событий внезапно нарушаетсся, застингутая врасплох жизнью, и сходит в партер, смешиваясь с публикой; и тогда на подмостах, залитых светом нечаянной и головокружительной свободы, невидимая рука выуживает в бесконечном лоне возможного, среди миллиона возможностей одну-единственную, которая и свершается.
* И был бы кто-то – отец, любящее сердце, кто-то, кто возьмет нас за руку и отыщет такую реку – выдумает, изобретет ее – и пустит нас по течению с легкостью одного только слова – прощай. Вот это будет расчудесно. И жизнь станет ''нежнее'', любая жизнь.
* Я и не жаждала счастья, нет. Я хотела... спастись, да, да, именно спастись. Но слишком поздно поняла, в какую сторону идти: в сторону желаний. Люди полагают, будто их спасет что-то еще: долг, честь, доброта, справедливость. Нет. Спасают желания. Только они истинны. Будь с ними – и ты спасешься. Слишком поздно я это поняла. Если дать жизни время, она так к тебе повернется, что уже ничего не переделать, и тогда всякое твое желание приносит сплошные мучения. Тут-то все и рушится, и деваться уже некуда, и чем сильнее мечешься, тем сильнее запутываешься, чем больше рыпаешься, тем больше набиваешь шишек. Замкнутый круг. Когда было слишком поздно, я начала желать. Изо всех сил. И причинила себе такие муки, о которых ты и не подозреваешь.
* Знаешь, чем здесь хорошо? Смотри: вот мы идем и оставляем следы на песке, отчетливые, глубокие. А завтра ты встанешь, посмотришь на берег и ничего не найдешь, никаких следов, ни малейших отметин. За ночь все сотрет море и слижет прибой. Словно никто и не проходил. Словно нас и не было. Если есть на свете место, где тебя нет, то это место здесь. Уже не земля, но еще и не море. Не мнимая жизнь, но и не настоящая. Время. Проходящее время. И все. Идеальное убежище.
* Человек навыдумывает себе бог весть каких историй и носится с ними полжизни; не важно, что все это россказни и небылицы, главное – "мое", и точка. Мало того, он еще и гордится этим. Он даже счастлив. Так может продолжаться до бесконечности. Но вот в один прекрасный день что-то ломается в этой громадной машине грез – бац, – разрывается ни с того ни с сего; человек и в толк не возьмет, как это вдруг вся эта небывальщина уже не в нем, а перед ним, словно бред постороннего, только этот посторонний и есть он сам.
* Вокруг расстилалось почти ровное море. Противник был внутри, а не супротив. И вся его сила была пшиком перед таким противником. Многие люди погибали на моих глазах в этой схватке. Но корабли – никогда.
* ... наверное, мир – это рана, и кто-то зашивает ее в этих переплетенных телах – и вот что странно – это даже не любовь, а руки, кожа, губы, вкус, восторг, совокупление и страсть – возможно, грусть – пусть даже грусть – и страсть – они будут рассказывать о них, но не произнесут слова "любовь" – они скажут тысячи слов, но умолчат о любви – все умолкает вокруг, когда внезапно Элизевин чувствует, как ломается ее спина и меркнет сознание, она сжимает внутри себя этого мужчину, судорожно хватает его руки и думает: сейчас я умру. Она чувствует, как ломается ее спина и меркнет сознание, сжимает внутри себя этого мужчину, судорожно хватает его руки – и понимает, что не умрет.
* – Я, знаете, полагал, что адмиралы плавают по морям...
– А я – что священники служат в церквях.
– Видите ли. Бог – он повсюду.
– Море тоже, падре. Море тоже.
* У Лангле она научилась тому, что из всех возможных жизней надо выбрать одну и с легким сердцем наблюдать за остальными.