Значение слова КОЛЬЦОВ в Литературной энциклопедии

1.[/b] [trn][m2]Алексей Васильевич [1809—1842] — поэт. Сын зажиточного воронежского прасола, занимавшийся и сам делом своего отца. Образование К. ограничилось домашним обучением грамоте и недолгим пребыванием в уездном училище, из второго класса к-рого поэт был взят отцом в половине учебного года. Первыми руководителями К. в поэтическом творчестве были воронежский книгопродавец Д. А. Кашкин, давший юноше возможность бесплатно пользоваться книгами из своей библиотеки, и семинарист, впоследствии студент Медицинской [m2]395 академии, А. П. Сребрянский, исправлявшие его первые поэтические опыты. В 1831 К. по делам отца был в Москве, где благодаря Н. В. Станкевичу познакомился с некоторыми литераторами, между прочим с Белинским. В 1836, 1838 и 1840 К. опять посещает Москву и Петербург, и эти поездки дают ему возможность укрепить и расширить свои лит-ые связи. В Петербурге в поэте-прасоле приняли живое участие В. Одоевский, Пушкин, Жуковский, Вяземский и др. Это общение с самыми выдающимися представителями дворянской интеллигенции оказало несомненное влияние на тягу К. к занятиям лит-рой, историей и философией, но крайне скудное образование поэта представляло для него непреодолимую преграду на этом пути, что болезненно ощущалось и самим К. «Субъект и объект я немножко понимаю, а абсолюта ни крошечки...», наивно сетует напр. поэт в письме к Белинскому от 28/X 1836. Вся жизнь К. прошла между двумя полюсами, один из к-рых определялся его лит-ыми занятиями и страстной жаждой «быть с веком наравне», а другой — постоянными заботами о торговых делах и участием в мелочных сплетнях окружавшей поэта мещанской среды. Поэзия К. является наиболее развитым выражением лит-ого стиля городского мещанства (мелкой и средней городской буржуазии) первой трети XIX в. Ранние поэтические опыты К. представляют подражания стихотворениям Дмитриева, Жуковского, Пушкина, Козлова и др. поэтов; в этих произведениях поэт только еще нащупывает собственную художественную манеру, свой стиль. Но и среди них уже налицо такие стихотворения, в к-рых нельзя не видеть будущего творца песен. Таковы напр. «Если встречусь с тобой» [1827], «Повесть моей любви» [1829] и «Совет старца» [1830]. С другой стороны, попытки писать в духе книжной поэзии наблюдаются у К. до самой смерти, вперемежку с песнями, да и среди последних некоторые ближе к книжным формам, [m2]396 чем к той специфической манере, в к-рой можно видеть особенности кольцовского стиля. Что касается другого жанра К. — его дум, то они по своему оформлению в большинстве случаев однородны с песнями, а по содержанию представляют своеобразную поэтическую философию. Познакомившись мельком с философскими спорами столичных друзей, гл. обр. в кружке Белинского, поэт-прасол пытается уяснить себе в думах мировые проблемы. Высшей точкой художественных достижений К. являются его песни. Порывы к воле, изображение удальцов, неудавшаяся жизнь, тоска по молодости, любовь в различных ее переживаниях, крестьянский труд и довольство как результат этого труда — вот основные темы кольцовских песен. Все эти произведения проникнуты бодростью, несокрушимой энергией, готовностью до конца биться с жизненными затруднениями и опасностями. Мажорность настроения кольцовской лирики — результат того подъема, к-рый переживается в первую треть XIX в. буржуазией. Этот общественный класс чувствует себя на подъеме, переживает известный взлет. Но в то же время буржуазия еще несет на себе весь гнет патриархальности: порывы молодого класса к культуре постоянно сталкиваются со средой, с ее практицизмом и консервативностью. Противоречивость была особенно заметна в развитии мелкой и средней городской буржуазии, не порвавшей еще связей с крестьянством. Поэтическим выражением затрудненных, но настойчивых взлетов городского мещанства в борьбе за свое благополучие, прежде всего экономическое, в творчестве К. является образ сокола, пытающегося разорвать связывающие его путы («Думы сокола», «Тоска по воле», «Песня старика», «Песня разбойника», «В непогоду ветер», «Лес», «Исступление»). Психоидеологическое содержание этого образа — сокола, удальца («Как здоров да молод», «В поле ветер веет», «Первая песня Лихача Кудрявича», «Бегство», «Удалец») или влюбленного («Говорил мне друг прощаючись», «Не шуми ты, рожь», «Всякому свой талан», «Косарь», «Последний поцелуй», «Женитьба Павла» и др.) — заключается в отталкивании от печальной действительности и в порывах к иной жизни, к «вольной волюшке», причем смысл этой антитезы вполне ясен: основным ее стержнем является достижение материальных благ. Тот же идеал сытости и материального благополучия проникает и в песни К. о крестьянском труде и отдыхе («Песня пахаря», «Урожай», «Размышление поселянина», «Крестьянская пирушка» и др.). Как представитель зажиточного городского мещанства, поэт еще не вполне порвал с крестьянской почвой, из к-рой вырастала мелкая и средняя городская буржуазия. Но над ним не тяготеет более «власть земли»: К. уже не пахарь, а посторонний наблюдатель зажиточной деревни, откупившейся от крепостной зависимости. [m2]397 Все крестьянские работы у К. представлены как один сплошной праздник. Даже скорбное «Размышление поселянина», глубокого старика, к-рому «на восьмой десяток пять лет перегнулось», а все «перемены нету», возвращается в конце концов все к тому же сельскому труду и находит в нем радостное успокоение. Когда по сборе урожая у крестьянина затевается пирушка, для многочисленных гостей широко раскрываются «ворота тесовы». Есть чем угостить «званых»: «На стопах кур, гусей [m2] Много жареных, [m2] Пирогов, ветчины [m2] Блюда полные...» Найдется и «чаша горькова», и «брага хмельная», к-рой хозяин потчует родных «из ковшей вырезных», и «сыченый мед». И не в домотканной паневе и лаптях «молодая жена чернобровая» принимает гостей, а появляется перед ними «бахромой, кисеей принаряжена» («Крестьянская пирушка»). Для объяснения крестьянской нищеты поэт не находит другой причины, кроме лени («Что ты спишь, мужичок?»). Немудрено поэтому, что К. ни одним словом не обмолвился о крепостном праве: для городского мещанства последнее являлось уже пройденной ступенью социального бытия. И со стороны содержания и со стороны оформления творчество К. представляет синтез элементов книжной поэзии и крестьянского фольклора. Песни К., имея нередко много общего с произведениями крестьянской устной поэзии, иногда отличаются от последних сложностью своей композиции. Приведем здесь в пример только «Пору любви». Это стихотворение состоит из трех картин, объединяемых в одно целое тем «дыханьем чар» весны, к-рое производит такое волшебное действие в смысле зарождения, дальнейшего развития и укрепления чувства любви. Первая картина представляет действие весны на сердце девушки, вторая — любовные переживания молодца, а третья — синтез переживаний обоих во взаимном чувстве любви. В этой сложности композиции сказалась несомненно книжно-литературная выучка К., как это можно отметить и в широком пользовании поэта картинами природы. Композиционная роль пейзажа у К. значительно важнее, чем в крестьянском фольклоре. Крестьянская песня обращается к природе как к средству для своей символики, для построения психологического параллелизма, или для создания фона, на к-ром развертываются те или другие переживания. Однако нигде в устной поэзии деревни мы не найдем таких выдержанных и широких картин природы, как напр. в кольцовском «Урожае», или такого природного символа, на к-ром было бы построено целое произведение, подобно посвященному памяти Пушкина стихотворению Кольцова «Лес». Психологического параллелизма у К. совсем не встречается, а природная символика обычно имеет [m2]398 иное психоидеологическое наполнение, нежели то, какое мы находим в крестьянской устной лирике. Тот же синтез элементов книжной поэзии и крестьянского песенного фольклора наблюдается и в поэтическом яз. К. Поэт очень часто пользуется эпитетами, но наряду с такими эпитетами, как красная девушка, удалый молодец, ярый воск, милый друг, столы дубовые, сыра земля, добрый конь, Волга-матушка, солнце красное, ясный сокол, кудри русые, встречаются нередко томный взор, даль волшебная, полночь мертвая, чувства жаркие, дева, радость души, роковой огонь, полночь глухая, счастье слепое, золотой век девичий, степь-трава — парча шелковая, ночь — волшебница, ночи благодатные, пылкая юность, сладострастные сны, сны волшебные, песни чудные, юность туманная и др., к-рые совершенно чужды крестьянской устной поэзии и свидетельствуют о струе сентиментальной дворянской лит-ры в песнях К. Излюбленным стилистическим приемом в крестьянском песенном фольклоре является сравнение в разных его видах. У К. сравнение — также один из распространенных приемов, но отрицательная его форма, наиболее характерная для крестьянского устного творчества, у поэта встречается чрезвычайно редко. Песни К. особенно богаты сравнениями, выраженными посредством творительного падежа («хмелем кудри вьются», «сиротой хлеб стоит» и пр.). Часто прибегает К. и к приему повторения, но повторение стиха или части его, представляющее наиболее специфическое свойство крестьянского фольклора, у К. совсем отсутствует, а повторение через употребление эпитета встречается очень редко. Ряд стилистических приемов уже прямо роднит песни К. с поэтикой современной ему книжной лит-ры, преимущественно дворянской сентиментальной лирики. Сюда нужно отнести употребление всякого рода восклицательных частиц (увы, ох, ах), риторический вопрос: «Что? ему дорога, [m2] Тучи громовые, [m2] Как придут по сердцу [m2] Очи голубые!..» («В поле ветер веет»), умолчание или резкий переход от одной мысли к другой как стилистические средства для придания драматического характера тому или иному переживанию: «Не ходи, постой! дай время мне [m2] Задушить грусть, печаль выплакать; [m2] На тебя, на ясна сокола...» [m2] «Занялся дух — слово замерло»... («Разлука»). «Нет надежды в душе... [m2] Ты рассыпься же [m2] Золотою слезой, [m2] Память милова!..» («Кольцо»). Лексика кольцовских песен представляет постоянное совмещение слов крестьянского яз., из к-рых многие — местного характера (клеть, казна, закрома, бражка, непогодь, опозниться, играть песни, гуторить, сам-друг, тихомолком, без просыпу, пущай и др.), и слов лит-ых (лобзанья, восторги, [m2]399 выраженье, роскошный, мгновенье, ополчаться, лоск, чары, роковой, лелеять и т. д.). Что касается синтаксиса К., то здесь следует отметить как элементы, близкие к синтаксису крестьянской устно-поэтической речи, почти полное отсутствие связи предложений по способу подчинения, преобладание речи отрывистой и употребление в краткой форме прилагательных, стоящих в роли определений (молодецка удаль, зла беда, ясны очи). Но указанные выше приемы риторического вопроса или умолчания приближают стихотворения К. к книжной поэзии. Версификация стихотворений К. — книжная, с правильно выраженной метрикой. Впечатление же близости кольцовского стиха к стиху крестьянских песен объясняется тем, что в произведениях К. отсутствует правильное чередование ритмически-сильных и слабых слогов, и счет ударений идет по «прозодическим периодам», т. е. по группам слов, объединенных общим ударением на одном из них. Библиография: I. Полное собр. сочин. А. В. Кольцова, под ред. и с примеч. А. И. Лященки, изд. «Разряда изящной словесности Акад. наук», изд. 3-е, СПБ., 1911 (лучшее изд.). Там же см. обзор других изданий. II. Неверов Я. М., Стихотворения Алексея Кольцова, «ЖМНП», ч. 9, 1836, стр. 653—658; Его же, Поэт-прасол А. В. Кольцов, «Сын отечества», часть 176, стр. 259—272 и 309—324 (о крестьянской природе творчества К.); Данилов В. В., Очерки поэзии Кольцова, «Русск. филолог. вестник», 1910, № 1, стр. 19—45 (не доведенная до конца попытка связать поэта со средой городского мещанства). Об отношении творчества К. к фольклору см.: Некрасов А. И. Кольцов и народная лирика, «Изв. Отд. русск. яз. и слов. Акад. наук», т. XVI, кн. 2, 1911; Ольминский М. С., По вопросам литературы, Л., 1925. III. Подробная библиография, см. академ. изд. К., СПБ., 1911; Вдадиславлев И. В., Русские писатели, изд. 4-е, Гиз, Л., 1924; Его же, Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928. П. Соболев 2.[/b] [trn][m2]Михаил Ефимович [1898—] — видный современный журналист. Р. в семье кустаря; будучи исключен из училища за выступление против преподавателей, переехал в Петербург, где прошел нелегкую школу «интеллигентного пролетария», переменив много профессий. В 1916 начал работать в печати (в студенческих журналах). Принимал активное участие в Февральской, а затем и Октябрьской революциях, в 1918 вступил в ВКП(б). 1918—1921 провел в армии (южный, польский фронты, штурм Кронштадта), в 1921—1923 был дипломатическим работником. С 1920 и до настоящего времени является постоянным фельетонистом «Правды». Организатор и редактор ряда советских журналов — иллюстрированного еженедельника «Огонек», юмористического «Чудака». К. написано огромное количество самых разнообразных фельетонов, памфлетов и очерков, которые можно сгруппировать по четырем основным тематическим циклам. Первый отражает важнейшие события революции — от свержения самодержавия до наших дней. Публицистическими памфлетами и разящими «фельетонами с адресом» второго цикла К. отражает многообразные вылазки зарубежного и внутреннего классового [m2]400 врага. Эти фельетоны К. часто доставляли материал для мероприятий судебных и контрольных советских органов, что дало возможность выхода любопытной книги «Крупная дичь» — единственной в своем роде, где каждый фельетон К. дополнен послесловием с фактической информацией результативного характера. Третий цикл составляют художественные очерки К., в которых он показывает культурно-политический уклад двух миров — советского и капиталистического. Этим очеркам свойственна своеобразная ироническая манера, неизменно прикрывающая сильную революционную эмоцию. В фельетонах четвертого цикла К. с большим публицистическим темпераментом привлекает внимание пролетарской общественности к новым формам быта, зачастую открывая целые общественные кампании («Зеленый город», «Советские чайные» и др.). Особое место занимают авиационные очерки К. — книга «Хочу лететь» (за активное участие в деле военной авиации К. награжден орденом Красной звезды). Фельетоны Кольцова отличаются богатым и ярким лексическим материалом (от яз. старинных книг до бытового жаргона советской улицы). Для всех его фельетонов в то же время характерен публицистически-назидательный упор на необходимый для советского строительства вывод («большая тема»). Это обеспечивает произведениям К. почетное место в истории советского фельетона (см.) , резко отделяя его от дореволюционного шевеления пустяков — фельетонов Дорошевича (см.) и многих других. Вызывая у советского читателя действенные и эмоциональные реакции, углубляя и формируя его политическое и культурное мировоззрение, кольцовский фельетон при всей его высокой лит-ой квалификации оказался чрезвычайно доступным для читательских масс и обеспечил его автору широчайшую популярность. Библиография: I. Собр. сочин., с пред. Н. И. Бухарина и литературно-критич. очерком М. Лучанского, «ЗИФ», М., 1928—1930 (в 4 тт.); дополнит.: Конец скуке мира, Гиз, М. — Л., 1930. Гл. отд. изд.: [m2]401 «Идеи и выстрелы», М., 1924; в биб-ке «Огонек» — Западные прогулки, М., 1925; Без десяти десять, М., 1926; Звездоносцы, М., 1927; Февральский март, М., 1927; Серебряная утка, М., 1927; В тени Арарата, М., 1929; Астраханский термидор, изд. «Московский рабочий», М., 1929, и др. II. «Михаил Кольцов», Сб. статей в серии «Мастера современной литературы», издание «Academia», Л., 1928; Заславский Д., Злоба великих дней, «Журналист»., 1928, № 5—6; Дивильковский А., Сотворение мира, «Новый мир», 1928, № 7; Дукор И., М. Кольцов — Сотворение мира, «Молодая гвардия», 1928, № 6; Гатов А., Фельетон как искусство, «Комсомольская правда», 15/XII 1928; Журбина Е., М. Кольцов — Сотворение мира, «Звезда», 1928, № 6; Смирнов-Кутачевский А., Воинствующий художник, «Красная новь», 1929, № 6; Смирнов Н., М. Кольцов, собрание сочинений, «Новый мир», 1929, № 5; и мн. др. III. Указ. сборник «Михаил Кольцов», стр. 125—126; Владиславлев И. В., Литература великого десятилетия, т. I, Гиз, М., 1928. М. Лучанский