ТЕРМИН — русские эпические песни, сохранившиеся главным образом в устах северного крестьянства под названием «стари?н», «ста?рин» и «старинок». Термин былины искусственный, введенный в научное употребление в 30-х годах XIX века любителем ученым Сахаровым на основании упоминаемых в «Слове о полку Игореве» [кон. XII в.] «былинах сего времени». У северных «сказителей» (исполнителей, певцов) именем старин обозначаются иногда также некоторые эпические духовные стихи (см.) и многие исторические песни, гл. обр., XVI—XVII вв. В научной лит-ре обычно эти произведения рассматриваются отдельно, хотя по существу некоторые эпические духовные стихи и особенно длинные исторические песни отнести к особому фольклорному жанру труднее, чем былины. Несмотря на огромное количество ученых работ, посвященных былинам, последние до сих пор во многом остаются не разъясненными и загадочными. ИСТОРИЯ СОБИРАНИЯ[/b]. Значительную трудность создает то обстоятельство, что до нас не дошло, а может быть вовсе не имелось, записей былин ранее начала XVII века. Самые старшие Б. записи имеют всего лишь 300-летнюю давность. Принимая же во внимание неизбежную изменчивость всякого фольклорного текста в устной передаче из поколения в поколение, приходится признать, что даже наши древнейшие записи Б. не сохранили Б. в их первоначальном содержании и форме. Более поздние записи былин, сделанные учеными собирателями из уст народа в XVIII—XX вв., вполне естественно включили в себя ряд еще дальнейших «наслоений» и подверглись бо?льшим или меньшим изменениям и привнесениям со стороны длинного ряда поколений отдельных сказителей. Восстановление первоначального вида каждой Б. и ее дальнейшей эволюции может быть (и то относительно) сделано лишь на основании внимательного сравнения и сопоставления всех дошедших до нас вариантов Б. как старых, так и новых записей.
2 Этим объясняется, почему ученые фольклористы так дорожат каждой старой рукописью с былинным текстом и каждой новой записью Б. на один и тот же сюжет. Б. сюжетов насчитывается всего около 40, записей же Б. текстов сейчас накопилось свыше 1 500 номеров. Древнейшей записью русских эпических песен является запись исторических песен, почти современная воспеваемым в них событиям, сделанная для англичанина Ричарда Джемса, жившего в России в 1619—1620. Собственно Б. текстов в рукописях XVII в. дошло до нас пять. Самым древним рукописным текстом является «Сказание о киевских богатырях, как ходили в Царьград и как побили цареградских богатырей и учинили себе честь» (в конце текста это «Сказание» названо «Богатырским словом»). Этот и им подобные рукописные тексты Б. XVII в. надо рассматривать вместе с другими рукописными Б. текстами XVIII и начала XIX вв. Сейчас в науке известно таких старинных записей XVII—XIX вв. Б. — 24 номера (Статья проф. Б. М. Соколова в журнале «Этнография», 1926, № 1—2), излагающих семь Б. сюжетов (Сказание о 7 богатырях, Б. о Михаиле Потыке, Алеше Поповиче и Тугарине, Ставре Годиновиче, Михаиле Даниловиче, неизвестная былина и былина об Илье Муромце и Соловье разбойнике); среди них наибольшее количество рукописных текстов передает последний сюжет. Эти записи былин сделаны конечно не с научной целью, а в целях занимательного чтения. Недаром они в своих заглавиях носят характерные для книжной лит-ры XVII—XVIII веков названия — «Слово», «Сказание» и «История». Читателями этих текстов были, судя по записям на рукописях, представители средних и низших классов указанной эпохи. От середины XVIII в. дошел до нас замечательный сборник былин, составленный казаком Киршей Даниловым для уральского богача заводчика Демидова и заключавший в себе свыше 70 песен. Несколько
3 (именно 26) былин из этого сборника были изданы Якубовичем в 1804; более научно и полно (хотя опять не все былины были помещены), под заглавием «Древние российские стихотворения», этот сборник был издан в 1818 Калайдовичем. Вполне научного издания с дополнениями сборник Кирши Данилова дождался лишь в начале XX века (ср. Сб. Кирши Данилова под ред. П. Н. Шеффера, СПБ., 1901). Открытие богатств русского Б. эпоса падает на 60—70-е гг. XIX в. В 1861—1867 вышли в свет «Песни, собранные П. Н. Рыбниковым» (224 номера Б.), а в 1872 — «Онежские Б.», записанные в 1871 А. Ф. Гильфердингом (318 номеров). Это было полным откровением для фольклористов. Оба собирателя записывали Б. в Олонецкой губ., получившей в науке название «Исландии русского эпоса». Заслуга этих собирателей заключается в их стремлении к максимальной точности записи и указании, у какого сказителя сделана запись, а также в чрезвычайно ценных наблюдениях над условиями жизни эпоса в устах северного крестьянства. Особенно велико значение сборника Гильфердинга, обратившего большое внимание на роль личности сказителей и расположившего собранный им Б. материал не по сюжетам, а по сказителям. С тех пор этот метод расположения эпического материала (не только Б., но и сказок) стал обязательным требованием для научных сборников по русскому фольклору. В течение 1862—1874 выходили выпуски посмертного труда «Песни, собранные П. В. Киреевским» (всего 11 тт.). Песни эти собирались известным славянофилом в течение десятков лет, ценность этого сборника Б. — в наличии Б. записей из разных мест центральной России и Поволжья. В XIX в. делались и другие частичные записи Б.; Б., печатавшиеся в более мелких изданиях или журналах, объединены в два сборника: Н. С. Тихонравова и В. Ф. Миллера, «Б. старой и новой записи», М., 1894 (85 номеров) и В. Ф. Миллера, «Б. новой и новейшей записи», М., 1908 (108 номеров). На самом рубеже XX в. было произведено открытие Б. богатств, на этот раз еще севернее — в Архангельской губ. Молодые тогда ученые собиратели совершили поездки за Б. в разные края этой обширной губернии; в результате наука обогатилась обстоятельными сборниками Б.: А. В. Маркова, «Беломорские Б.», М., 1901 (116 номеров); А. Д. Григорьева (всего 424 номера), «Архангельские Б. и исторические песни», т. I, М., 1904 и т. III, M., 1910 (том II не вышел) и Н. Е. Ончукова, «Печорские Б.», П., 1904 (101 номер). Сборники эти по технике записи и принципам издания стоят на высоте современных научных требований. Делались систематические записи и в других местах — правда, не давшие такого обилия текстов: в Белозерском крае (Б. и Ю. Соколовы —
4 28 номеров), в Саратовском крае (М. и Б. Соколовы и другие — 24 номера), в Сибири (Тан-Богораз, Гуляев и др. — 27 номеров); довольно значительный Б. материал записан у казаков донских, терских, уральских, оренбургских (собрания Листопадова, Арефина, Догадина, Железновых, Мякушина, Панкратьева, Карпинского — сведения обо всех этих записях объединены в ст. В. Ф. Миллера — «Казацкие эпические песни XVI и XVII веков» в его «Очерках народной словесности», т. III, М., 1924). Наконец в 1926—1928, по давно задуманному плану и под непосредственным руководством Б. и Ю. Соколовых, были предприняты экспедиции в б. Олонецкую губернию на Онежское озеро, Водлозеро и на Кенозеро (теперь Карельская респ-ка и часть Вологодской губ.), как-раз в те места, где некогда производились записи былин Рыбниковым и Гильфердингом. Эта экспедиция «по следам Рыбникова и Гильфердинга», с одной стороны, дала возможность записать 370 номеров Б. текстов, с другой — сделать важные для науки наблюдения над законами Б. традиций на протяжении трех-четырех поколений, установить характер происходящих изменений в эпосе и законы его отмирания (сборник Б. печатается Гос. академией художественных наук; основные выводы и свод главных фактов изложены в статье Ю. М. Соколова «Художественный фольклор», М., 1927, II—III). ГЕОГРАФИЧЕСКОЕ РАСПРОСТРАНЕНИЕ[/b]. Наблюдения над географическим распространением Б. по месту сделанных записей показали, что, хотя главным хранителем Б. эпоса является далекий, глухой север — Архангельская губерния, б. Олонецкая губ., Сибирь, — былины в XIX веке, и частью даже в XX в., были записаны понемногу в северной и южной Великороссии (губ. Московская, Новгородская, Ленинградская, Владимирская, Калужская, Тульская, Орловская, Смоленская, Воронежская), в Поволжьи — Среднем и Нижнем (губ. Нижегородская, Саратовская, Ульяновская, Самарская) и среди русского казачества на Тереке, Волге, Дону и по Уралу. Это дало право предполагать, что в более древнее время былины пелись среди всего великорусского населения. Что касается следов бытования русских былин на Украине, то таких следов очень немного. Былин в подлинном смысле — записано не было. Ученые извлекают косвенные данные из употребления в украинском фольклоре былинных имен (например, Олексий Попович, Чурило, Михайлик) и частью сходных сюжетов и некоторых свидетельств XVI века, например, предания об Илье Муромце и его гробнице в Киевских «пещерах». Чрезвычайно редки, почти случайны, записи былин, или сказок с содержанием былин, и в Белоруссии. Тем не менее, на основании некоторых исторических свидетельств [например письмо оршанского старосты Кмиты
5 Чернобыльского (1574) с упоминанием имен Ильи Муромца и Соловья Будимировича] можно думать, что былинный эпос был некогда распространен и на юге и на юго-западе Руси. Более веские выводы по этому вопросу получаются в результате историко-социологического рассмотрения содержания Б. Эпоха записи устных Б. [XVIII—XX вв.] застает былины бытующими почти исключительно среди крестьянского и лишь частично среди казацко-русского населения. Это давало исследователям известное право называть Б. эпос «народным», подразумевая под последним термином крестьянство. Однако внимательное изучение содержания и формы Б. привело к непреложному теперь выводу, что Б. эпос явился сложной продукцией различных социальных групп и различных эпох. Каждая социальная группа и каждая новая эпоха, с одной стороны, вносили в Б. эпос свои новые песни, а с другой — усваивали и, усваивая, по-своему, когда бессознательно, когда сознательно, перерабатывали и приспособляли к своим вкусам прежний эпический материал. Поэтому, в целях правильного историко-социологического истолкования русских Б., исследователю нужно заниматься постепенным снятием верхних напластований, чтобы дойти до первоначального слоя каждой Б. и вместе с тем изучить ее дальнейшие переработки. УСЛОВИЯ БЫТОВАНИЯ Б. СРЕДИ СЕВЕРНОГО КРЕСТЬЯНСТВА[/b]. О крестьянстве приходится говорить не столько как о классе, создавшем Б., сколько как о классе, сохранившем в силу консервативности своего быта то эпическое наследие, какое было некогда получено прежними крестьянскими поколениями от носителей и слагателей эпических песен других социальных классов и групп. Но так как былинная устная традиция сохранилась почти исключительно у крестьян, то естественно уделить прежде всего внимание условиям ее бытования в крестьянской среде и современным крестьянским носителям Б. — «сказителям». Лучше всего к эпохе научных записей [вторая половина XIX в.] Б. сохранилась на севере в бывш. Олонецкой и Архангельской губ. Для этого было много оснований: отдаленность севера от политических и культурных центров, часто необычайная глушь заброшенных среди лесов и озер селений, отсутствие хороших путей сообщения, даже разобщенность на большой период (напр. вследствие весенней и осенней распутиц), отдаленность селений друг от друга, наличие целого ряда промыслов, как рыбный, соединенный с длинным процессом плетения сетей или с долгими ожиданиями ветра на берегу озера, реки или моря, или лесной промысел, заставляющий лесорубов проводить долгие зимние ночи без дела в лесной избушке, — все это, вместе с тугим проникновением в эту дикую глушь грамотности, создавало вплоть до
6 революционной эпохи благоприятную обстановку для сохранения старинного эпоса в его устном бытовании. Известную роль сыграли также такие обстоятельства, как отсутствие на севере крепостного права, что не могло не сказаться, вместе с упорной борьбой с окружающей суровой природой, на выработке характера северного великоросса с его чувством достоинства, большим упорством в работе, смелостью и предприимчивостью. Былинные богатыри и их удаль, естественно, были особенно понятны и близки сознанию северовеликоросса. Несомненно также, что в силу тех или других природных и хозяйственно-экономических условий население севера обладает особой художественной одаренностью, что сказалось не только в исключительно богатом по содержанию и форме словесном фольклоре (напр. знаменитые северные причитания, свадебные песни, заговоры и сказки), но и в области изобразительного искусства (ср. напр. деревянную архитектуру). СКАЗИТЕЛИ Б. И ИХ РОЛЬ[/b]. Однако было бы совершенно неправильно утверждать, что знание и исполнение Б. является на севере общим достоянием и не требует особого художественного отбора и мастерства. Исполняют на севере Б. лишь особые их любители и знатоки, так наз. там «сказители», для к-рых однако сказывание старин отнюдь не является профессиональным занятием, связанным с добыванием средств пропитания. Лишь в отдельных случаях Б. входят в репертуар нищих калик, большею частью поющих для собирания милостыни, обычно так наз. духовные стихи. Сказители, особенно в эпоху Рыбникова и Гильфердинга, принадлежали скорее если не к состоятельным, то, во всяком случае, вполне хозяйственно крепким крестьянам, хотя бывают конечно среди них бедняки, например известная сказительница М. Д. Кривополенова. Правда, сказителей нередко приглашают участвовать в тех или других северных промыслах, в частности рыбных, причем пение Б. приравнивается к самой работе и сказитель получает равную долю с другими членами артели, а иногда и бо?льшую. Нередко среди сказителей являются лица, занятые портняжным, сапожным или валяльным промыслом, по самому своему характеру способствующим «сказыванию» длинных, медленно поющихся Б. Для запоминания и исполнения Б., по признанию самого северного крестьянства, требуется обладание «особенным талантом». Сказитель обычно пользуется у населения общим уважением. Исполнение былин не есть какой-нибудь чисто механический акт простого буквального воспроизведения, а «сказывание» былин всякий раз, особенно в устах хорошего сказителя, является безусловно творческим актом художественного мастерства. Это дало возможность ученым определенно говорить о большом значении личности сказителя и ее отражении в Б. Сказитель не
7 заучивает новую Б. наизусть. Он запоминает гл. обр. ее содержание, а когда сам начинает петь ее, то расцвечивает ее обычными для былин описаниями или моментами действия, так наз. «типическими местами», постоянными сравнениями, эпитетами и оборотами былинной поэтики. Личность сказителя проявляется кроме того в подборе своего репертуара, в выборе близких его вкусу сюжетов, в трактовании героев былин, а иногда и в изменении тех или других подробностей содержания. У набожного сказителя и богатыри окажутся очень набожными, все время кладут кресты и поклоны, у книжного сказителя невольно и в текст Б. проникнут книжные обороты речи или отдельные словечки; один из сказителей, долго живший в услужении, любит останавливаться на том, как богатыри входят в прихожую, и даже переносит туда действие былины. В устах сказителя-портного понятно, почему голова Идолища Поганого от удара Ильи Муромца отлетает, «будто пуговица». Один сказитель подробно опишет наказания героев, другой, более добродушный, обойдется с ними ласковее и т. д. Этим же объясняется, почему у двух сказителей, «понявших» былину у одного и того же лица, Б. при общем сходстве все же примет более или менее заметный своеобразный, индивидуальный отпечаток. Для оказывания Б. требуется большая восприимчивость, обычно Б. «понимается» в юные годы, хотя очень редко исполняется публично людьми молодыми. Сказывание старин является делом людей «степенных», сказители часто бывают людьми очень старыми (обычно 60—70 лет), а то и прямо древними (80—100 лет). Исполнение былин требует огромной памяти. Лучшие сказители знали порой десятки тысяч стихов. Часто искусство сказывания былин переходит по наследству. Таково например семейство Рябининых — традиция их Б. восходит к XVIII в. Учителем знаменитого Рыбниковского, а затем Гильфердинговского сказителя, Трофима Григорьевича Рябинина, был умерший глубоким стариком в 20-х годах XIX в., еще более знаменитый в Олонецком крае сказитель Илья Елустафьевич. У Трофима Григорьевича искусство пения Б. унаследовал его сын Иван Троф. Рябинин, у последнего — его пасынок Ив. Гер. Андреев-Рябинин, и наконец представителем последнего поколения сказителей является сын последнего — Петр Иванович Андреев-Рябинин. Однако далеко не всегда дети перенимают способности сказывания Б. Очень часто сказитель остается без продолжателей своего искусства в своем потомстве. В Олонецком и Архангельском крае ученые собиратели Б. застали рассказы и предания о целом ряде выдающихся сказителей, память о которых жила более столетия и распространялась на целую округу. Выдающиеся
8 сказители являются учителями целого поколения в округе. И в Олонецком и в Архангельском крае в былинной манере «сказывания», в сюжетах и приемах как словесного, так и музыкального оформления, собиратели намечали как бы местные «школы», или «манеры». Из сказителей, у к-рых в XIX и XX вв. производили свои записи Б. ученые собиратели, наиболее известными в Олонецком крае являлись: упомянутый Т. Г. Рябинин, В. П. Щеголенок с Онежского озера и Ив. Пав. Сивцов-Поромский с Кенозера. В Архангельском — Аграфена М. Крюкова с Белого моря, М. Д. Кривополенова с Пинеги, Ак. Вокуев и Петр Поздеев с Печоры. Из сибирских лучших сказителей надо назвать Леон. Гавр. Тупицына из-под Барнаула. Некоторые из сказителей вызывались учеными фольклористами в столицы, — Петербург и Москву, — что давало возможность познакомиться с их искусством очень широкому кругу ученых, артистов, учащихся. Так в 70-е гг. в Москву и Петербург приезжали Т. Г. Рябинин и В. П. Щеголенок, гостивший между прочим в Ясной Поляне у Л. Н. Толстого, воспользовавшегося рядом записанных у него устных легенд и сказаний для своих художественных произведений. В 90-х гг. приезжал И. Т. Рябинин, а в 1915 и 1922 М. Д. Кривополенова; в 1927 в Москву и Ленинград — Петр Иванович Рябинин-Андреев и Настасья Степановна Богданова-Зиновьева. Эти приезды дали возможность исследователям сделать ряд интересных наблюдений над ролью личности в сказывании былин. Б. ТРАДИЦИЯ В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ И ЕЕ ОТМИРАНИЕ[/b]. В 60-х годах XIX в., когда делали свои записи Рыбников и Гильфердинг, былинная традиция в Олонецком крае еще жила достаточно интенсивной жизнью, хотя и тот и другой собиратели предвидели неизбежность ее скорого отмирания. В целях уяснения процессов изменения Б. за более чем полувековой период, в 1926, 1927 и 1928 была совершена указанная выше экспедиция бр. Б. и Ю. Соколовых в те же места, где производили в свое время записи Рыбников и Гильфердинг. Эта экспедиция с достаточной ясностью может ответить на вопрос, каково состояние Б. традиции в «Исландии русского эпоса» в послереволюционный период и каковы происшедшие изменения. Записано было от 135 сказителей 370 Б. Но все же это сравнительное обилие Б. записей не колеблет основного вывода экспедиции: Б. традиция быстрым темпом идет к полному вымиранию. Еще сохранились некоторые талантливые и знающие сказители, большею частью или непосредственные потомки (внуки и дети) известных сказителей эпохи Рыбникова и Гильфердинга, или их «ученики». Многие современные сказители — глубокие старики 70—80 лет. Если количество былинных сюжетов в устном употреблении осталось почти
9 то же, то значительно увеличилось число певцов; напр. в Кижской волости Гильфердингом было записано от 11 человек 75 Б. текстов на 32 сюжета, теперь там же было записано от 30 человек 87 текстов на 31 сюжет, и чрезвычайно уменьшился запас Б. у каждого из сказителей. Произошло явное измельчание репертуара, сказывание былины явно потеряло значение особого мастерства. Существенно изменился характер популярности тех или других сюжетов: героические и фантастико-легендарные Б. исчезают, в значительно большем употреблении былины романического и балладного характера, с семейно-бытовыми и любовно-драматическими сюжетами. Если Гильфердинг считал, что на Кенозере «как бы сам воздух пропитан былинной поэзией», то сейчас приходилось уже разыскивать стариков, знающих Б., путем обхода деревень и отдельных изб. Молодое поколение былин уже почти совсем не знает. Одним словом, Б. традиция даже в глухом Олонецком крае приближается к тому положению, какое имеет место в других районах, где цветущая некогда эпическая традиция оставила небольшие следы и где запись былин является теперь делом совершенно случайным (напр. Сибирь, Белозерский край, Саратовская губ. и др.). Былинный эпос в крестьянской среде определенно и безвозвратно отмирает: содержание богатырских Б., предполагающее достаточно наивную веру в чудесное, размеренный спокойный склад былинного стиха, однообразный, уравновешенный Б. напев и длительное многочасовое исполнение одной Б. стоят в полном противоречии с новым укладом крестьянского быта, с ростом культуры и самосознания, с поднятием и развитием активности и общественности деревни и ускорением темпа жизни. Новое время потребовало новых песен. Б. эпос окончательно утрачивает созвучие с миросозерцанием и настроениями последнего хранителя Б. — крестьянского класса. Из-под устного бытования былин ускользает последняя социальная база. Крестьянство в нашу эпоху окончательно перерастает былинный эпос. ПОЭТИКА Б. (СТИЛЬ, КОМПОЗИЦИЯ, ЗВУКОПИСЬ, СТИХОСЛОЖЕНИЕ)[/b]. В своем историческом развитии Б. претерпели изменения не только в своем содержании, но и в своей художественной форме. В какой мере крестьянский период жизни Б. сохранил их старинную форму, говорить можно лишь относительно. Выработанные в течение веков композиционные и стилистические приемы создали традиционность Б. поэтики. Сказитель, обладая запасом таких традиционных формул и комбинируя их, получает возможность варьировать Б., то уменьшая, то увеличивая ее, однако не нарушая нисколько самого Б. сюжета. Поэтические приемы эпоса вместе с тем являются часто и приемами мнемоническими, облегчающими запоминание и воспроизведение Б. текста. Выдержанный эпический стиль Б. отличается
10 медлительностью и спокойствием. Былинный эпос любит медленное развертывание действий, часто прибегает к различным видам повторений, с большой обстоятельностью описывает отдельные детали и нисколько не боится утомить сравнительным однообразием своего стиля. Внешними приемами Б. композиции являются отстоявшиеся в эпической традиции вступления («запевы», «зачины») и концовки, а также «общие места» Б., т. е. типические традиционные формулы, описывающие излюбленные для Б. сюжетов положения Б. героев или Б. обстановку (таковы напр. типические описательные формулы поклонов богатыря при входе в терем, просьбы благословения у матери, седлания богатырского коня, сватовства богатырей, посольства и т. п.). Сами былины отличают иногда разницу между «запевом» или «прибауткой» и следующим за ним «зачином». Так в известном начале Б. о Добрыне — «Из-под белыя березы кудреватыя» — после поэтического описания величественной «Матки Волги реки» идут такие примечательные слова: «Все это, братцы, не сказочка, а все это, братцы, прибауточка. Теперь-то Добрынюшке зачин пошел: Во стольном-то граде во Киеве...» и т. д. Запевы не имеют прямой связи с содержанием Б. — они лишь служат как бы увертюрой к Б., прелюдией, их цель привлечь внимание слушателей, настроить их и самого исполнителя на соответствующий данному былинному сюжету общий тон и лад. Из запевов укажем еще знаменитый запев — «Высота ли высота поднебесная, Глубина-глубина океан море, Широко раздолье по всей земле, Глубоки омуты Днепровские»; запев о турицах, увидевших на киевской стене городской плачущую девицу, предчувствующую невзгоду над Киевом; зачин о Скимене-звере или зачины с призывом слушать былину: «Послушайте, вы, люди добрые, Я ли вам да старину скажу, Старину скажу да стародавнюю»; или «Кто бы нам сказал про старое, про старое, про бывалое, про того Илью Муромца» и др. Следующие за запевами или прямо начинающие собой былины зачины могут быть разделены на несколько типов. Большое количество зачинов может быть отнесено к числу географических, т. е. обозначающих место действия или отвечающих на вопросы, куда и откуда приехал былинный герой. Иногда это место действия обозначено в общих чертах — «из-за моря», «поле чистое», «горы», «крест леванидов», большею же частью дается конкретное географическое обозначение (напр: «Из Волынеца города, Из Галича, Из той Волынь-земли богатыя, Из той Корелы из проклятыя Да не бел кречетышко выпархивал, Не бел горностаюшко проскакивал, Не ясен сокол тут пролетывал, Проезжал удалой добрый молодец, Молодой боярин, Дюк Степанович», или «Ай во славном было городе во Муроме, А во том было селе да Карачарове» и т. д.). Сюда же нужно отнести и зачины о непроезжей дороге, о заставе
11 богатырской и др. Значительно реже зачины хронологические, обозначающие время действия (ср. «Как доселева Рязань слободой слыла, А как нонече Рязань славен город стал» и пр.). Запевы и зачины впрочем необязательны. Иногда Б. переносят нас прямо in medias res их действия, напр. — «Как да хвалитце Сатко, похваляитси Сатко Во ины грады товары все повыкупить» и т. п. Б. заключения, концовки реже зачинов, но и они характерны: «Синему морю на тишину, Всем добрым же людям на послушанье», «А по тыих мест старинка и покончилась», «То старина, то и де?янье». Или величание хозяина, или пение славы: «Только тому Соловнику славы поют, а Ильина-то слава не минуется». В полном согласии с традиционностью зачинов, типических формул и концовок — также и другие стилистические и композиционные приемы былин. Сюда относится наличие всевозможного рода повторений. Былинная поэтика не стесняется буквальным или почти буквальным повторением часто значительных по своему размеру целых эпизодов. Например приказание князя послу с буквальной точностью повторяется при изложении послом этого приказания иноземному царю. Особенно излюблены троекратные повторения эпизодов, правда, с некоторой тенденцией «наращения». Этот же принцип повторений дает себя ясно чувствовать в словесном стиле былин. Таковы простые повторения слов («Чудным, чудным, чудно», «дивным дивно», «из лесу было лесу темного»), повторения предлогов, повторения одного и того же слова в двух или нескольких следующих друг за другом стихах («Того ли то соболя заморского, Заморского соболя ушистого, Ушистого соболя, пушистого»), повторения путем отрицания противоположности («А и холост хожу, не женат гуляю», «Немало дело то, великое»), употребление синонимов («Без бою, без драки, кровопролития», «Не знаешь, не ведаешь»), связь этимологически родственных слов («Мелкие ручейки бродом брела, Глубокие реки плывом плыла», «дождь дождит», «сослужу службу дальнюю»). Сюда же относится и повышение числа в каждом новом стихе: «Там повыправь дани, выходы, За двенадцать год да за тринадцать лет, За тринадцать лет да с половиною». К отстоявшимся традиционным приемам былинного стиля относятся также так наз. постоянные эпитеты, прилагаемые к различным предметам: белый (березка, грудь, день, кречет, лебедь, горностай, рука, свет, снег, шатер, гридня, стол, светлица, ворота и др.), красный (солнце, золото), серый (волк, гусь, селезень), широкий (двор, степь, дорога, доля, раздолье), богатырский (голос, конь, лошадь, сила, сон, добыча). Многие из этих эпитетов дают представление об эстетических вкусах и пристрастиях русских былин. Большинство постоянных эпитетов применяется лишь к одному-двум словам: поле чистое, море синее, мелкий жемчуг, облако ходячее, гости богатые, тугой лук и др.
12 Эпитеты дают часто важные указания на исторические отношения (славный богатый Волынь город, татарин поганый, Литва хоробрая, седелышко черкасское), на историко-бытовые черты (терема златоверхие, подворотенки, дорог рыбий зуб, печка муравлена) и социальные черты предыдущих периодов в жизни русских былин (Владимир стольно-Киевский, старый казак Илья Муромец, бояре думные). В русском былинном эпосе довольно часты сравнения. Таковы напр.: «Опять день за днем будто дождь дождит, неделя за неделей, как трава растет, А год за годом, как река бежит»; или в былине об Идолище: «Глазища будто чашища, ручища будто грабища». Еще больше уподоблений (Владимир — красно солнышко, брови — черна соболя). Нередки в былинах также параллелизмы, особенно отрицательные (напр. «Не ясен сокол тут вылетывал, Не черной ворон тут выпархивал, Выезжает тут злой татарченок»). Традиционность былинного стиля повлекла за собой в некоторых случаях нечувствительность к смыслу тех или других выражений, слов и оборотов. Сюда нужно например отнести «окаменелые» эпитеты, т. е. такие эпитеты, какие, употребляясь по привычке, иногда оказываются в былинах не к месту (напр. кн. Владимир называется ласковым даже тогда, когда по действию былины он наоборот весьма неласков; царь Калин своего же подчиненного татарина называет «поганым», а татарин, передавая грозное приказание кн. Владимиру от имени своего повелителя, называет последнего «собака Калин царь»). Значительно менее чем внешняя техника и стилистика былин разработаны вопросы о внутренних приемах былинной композиции. Работы в этом направлении начали появляться лишь в самое последнее время (Скафтымов, Габель), и признать выводы из этих опытов установившимися было бы преждевременно. Нет сомнения однако, что как в самой архитектонике внутреннего состава былин, так и в формах действия, былины далеко не однородны. Прежде всего в этих отношениях будут различаться былины богатырские от Б.-новелл, как их уже давно Вс. Миллер различал по содержанию. В былинах богатырских движение отличается центростремительностью к главному действующему лицу — богатырю. Развивается оно не всегда прямолинейно, а очень часто с внезапными сдвигами в противоположную сторону. Излюбленным приемом богатырской Б. является прием антитезы (Илья, вопреки предостерегающей надписи на распутье трех дорог, едет по ним и своими действиями опровергает эти предостережения; Добрыня не слушается наставлений матери и купается в Пучай реке и т. д.). Аналогично приему антитезы в развитии действия в богатырских былинах видим тот же прием контраста и в организации образа Б. героев. В начале Б. герой не дооценивается, даже опорачивается, враг кажется значительнее его, сильнее, затем все это
13 сразу опровергается дальнейшим, тем более финальным моментом богатырской Б.: богатырь один расправляется с многотысячной враждебной силой. Контрастно например обрисованы такие пары, как Илья и Идолище, Потаня и Кострюк, Добрыня и Змей и др. Для богатырской былины чрезвычайно характерны различные формы гиперболизации как внешнего вида былинных героев и их атрибутов, так и их действий, подвигов. Б.-новеллы (Чурила и Катерина, Алеша и Добрыня, Хотен Блудович и др.), в отличие от богатырских Б., включают значительно больше элементов чисто драматического действия. Не малую роль в поэтике Б. играют различные формы диалога, причем в богатырской, воинской Б. диалог, или вообще прямая речь, менее употребительны, чем в Б. новеллистической, для к-рой диалогическая форма изложения в значительной мере является формальным признаком особого Б. жанра. Диалог выполняет существенную динамическую функцию в строении Б. — он в значительной мере двигает действие в Б. В отношении звукописи Б. только сейчас начинают подвергаться научному анализу. Так напр. обстоит дело с рифмой в Б. Если раньше считалось общепринятым, что Б. является нерифмованным «белым» стихом, то сейчас, по новым исследованиям (Жирмунский), наоборот, конечной рифме отводится несомненная роль в метрическом строении Б. Правда, в большинстве случаев эта Б. рифма является непроизвольным следствием характерного для Б. ритмико-синтаксического параллелизма соседних стихов или полустиший и поэтому в ней преобладают созвучия морфологически тождественных окончаний (суффикса или флексии), напр.: подлыгаешься — насмехаешься, кушати — нарушати, столовым — дубовым. Кроме того обычное наше представление о рифме в Б. стихе осложняется тем обстоятельством, что в этом стихе при напеве нужно разуметь ударным каждый последний слог независимо от фонетической ударности этого слога (Корш). С этой точки зрения в Б. рифмованными окажутся такие слова, как — по солнышку: по месяцу; Никитинич: Иванович. Впрочем обычное рифмовое созвучие в Б. распространяется до третьего слога с конца, приобретая характер дактилической рифмы с метрическим отягчением на последнем слоге (соловь иныи, звер иныи). Довольно часто в Б. конечные созвучия носят характер глубоких рифм, благодаря параллелизму префиксов: призадумались: призаслухались. Как видно из последнего примера, для Б. рифмы не важно несовпадение согласных между ударной гласной третьего слога и окончанием (поскакивать: помахивать; хороброей: кленовоей). Вообще в Б. большею частью преобладают рифмы неточные, приближенные, или даже просто ассонансы, поэтому лучше говорить не о рифмах
14 в былинах, а о «рифмоидах» (Жирмунский). Тем не менее эти конечные созвучия придают некоторый характер членения Б. стихов на неравномерные и непоследовательные композиционные ритмико-синтаксические единицы, не строфы — а «строфемы» (обычно рифма в Б. связывает собой два или три идущих друг за другом стиха: «А орет в поли ратай, понукивает, А у ратая то сошка поскрипывает, Да по камешкам омешики почиркивают»). Иногда встречаются более обширные строфические объединения одной рифмой, обычно в исходе Б. или на эффектных вершинах действия. Большею частью в былинах последовательное объединение стихов разными рифмами принимает форму — aa bb cccx , — икс обозначает конечный нерифмованный стих, заключающий собой такую строфему. Приблизительный подсчет дает в Б. около трети стихов, в том или другом виде связанных рифмой-«рифмоидом». Качественное и количественное различие в употреблении их зависит часто от художественной манеры и навыков отдельных сказителей. Помимо конечных рифм в Б. стихе часты начальные и срединные рифмы (основанные на том же ритмико-синтаксическом параллелизме) — «Пошипи змей по-змеиному, Зарявкай зверь по-туриному», — а также рифмовка полустиший и «подхватывание» второго полустишия в начале следующего стиха («А кто стоя стоит, тот и сидя сидит, А кто сидя сидит, тот и лежа лежит»). Вообще лично мы склонны придавать в Б. стихе большее значение, чем конечным рифмам, другим видам и приемам звукописи, каковы напр. различные виды ассонансов, аллитераций и звуковых повторов, часто организующих собой целые Б. тирады. На этих приемах напр. основан такой знаменитый запев: «Ай чисты и поля были ко Опскову, Ай широк и раздольица ко Киеву, Ай высокие то горы Сорочинские, Колокольной от звон да в Новегороде, Ай тертые калачики Валдайские, Ай щапливы — щего ливы в Ярослави города, Ай сладки напитки во Питере, Ай широки п одолы Пудожаночки. Ай Дунай, Дунай, да боле петь вперед не знай». В этом запеве замечательные свойства каждой местности подобраны не по одному смысловому принципу, но и по звуковому притяжению. Примеры построений целых Б. стихов путем аллитераций довольно часты для Б. («Повели Илью да по чисту полю, А ко тым полатам полотняныим, Приводили ко полатке полотняноей, Привели его к собаке царю Калину»). Звуковому притяжению мы придаем также не малое значение в образовании постоянных эпитетов (люто лохалище, выходы высокие, пиво пьяное и друг.). Огромное количество в былинах постоянных эпитетов на наш взгляд образовано взаимным притяжением плавных согласных р и л (сы р[/b]а зем л[/b]я, ст р[/b]елочка ка л[/b]еная, ст р[/b]емя бу л[/b]атное и другие).
15 Б. стихосложение получило разработку у известного ученого Ф. Е. Корша. Ритмический склад тонического былинного стиха Корш рассматривает в связи с напевом. Б. стих характеризуется наличием четырех главенствующих ударений, из которых последнее представляет собой указанное выше метрическое отягчение и при напеве Б. нередко сопровождается музыкальным растяжением (долготой). В былинном стихе музыкальное ударение может быть не только ударением слова, но и ударением целой фразовой группы (добрый-мо?лодец, золота?-орда, птицей-со?колом). Для Б. неважно количество неударных слогов между главенствующими ударениями. Количество слогов в стихе лишь иногда доходит до 14 или 15, но также редко встречается стих в 8 слогов. Цезура Б. стиха может быть очень подвижной: она может быть женской (У великого князя | вечеринка была), мужской (А сиде?ли на пиру? || честны? вдовы?) и дактилической (И сиде?ла тут Добры?нина || ма?тушка) и, как видно из последнего примера, не требует логической остановки. НАПЕВЫ[/b]. Напевы Б., так же как и сюжеты и стиль, претерпели длинный ряд изменений и наслоений. Б. имеет несколько типов напева. Из них выделяются два напева: строгий, спокойный, даже величавый, и быстрый, веселый — скомороший. Обычно Б. стих делится на три ритмических периода. Большинство Б. напевов, по Маслову, имеет одну остановку; такие напевы имеют объем стиха в одну строку. Напевы в два-три колена имеют вместе с тем и три остановки, из к-рых последняя является главной. Такие напевы имеют две или три строки (в музыке 2—3 мотива). Строгие, спокойные, вместе с тем и наиболее старинные напевы Б. исполняются не спеша, ровно, с редкими изменениями темпа. «Тягучее однообразие мелодии не только не отвлекает внимания от содержания Б. какими-либо музыкальными эффектами, а наоборот, оно приятно успокаивает слушателя, чрезвычайно гармонируя со спокойным, мерным изложением события отдаленных времен» (Янчук). ИСТОРИКО-СОЦИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ Б[/b]. Результаты изучения бытования Б. в крестьянстве XIX—XX вв. (отсутствие профессионализма и традиционность передачи) и поэтики Б., донесенных до нас крестьянами-сказителями, сравнительная высота техники и художественных приемов, предполагающая собой профессионализм сложения и исполнения Б., все больше и больше укрепляют мысль, что Б. отнюдь не являются продуктом творчества крестьянского класса. Последний лишь унаследовал продукцию поэтического Б. творчества других социальных групп и более древних эпох. Еще больше и убедительнее за это говорит анализ тематики, сюжетов, бытовых подробностей и классовой тенденции, вскрываемых исследователем былин. На долю крестьянства едва ли придется сложение
16 хоть одного Б. сюжета; не так сильно сказались на Б. и творческая переработка и приспособление к новой социальной среде старых сюжетов. Наиболее существенным фактом этой крестьянской переработки является превращение важнейшего Б. героя Ильи Муромца в крестьянского сына из города Мурома, села Карачарова (вм. прежнего Муравленина и Моровийска и г. Корачева Черниговщины) и создание нового мотива из поэтической биографии этого, ставшего уже совершенно эпическим былинного героя, именно мотива исцеления крестьянского мальчика-сидня пришедшими к нему старцами и следующая затем помощь Ильи своим родителям в их крестьянской работе (выкорчевывание леса для пашни). Любопытно, что этот вновь созданный мотив так и не успел облечься в Б. стихотворную форму и, за исключением двух-трех мало удачных попыток у некоторых сказителей былин, так и остался в форме крестьянской сказки-легенды. Большой ошибкой является рассмотрение образа знаменитого «ратая», Микулы Селяниновича, как порождения крестьянского творчества. Исторически создание этого Б. персонажа должно быть отнесено к периоду достаточно древнему; социологически Микула отнюдь не является представителем крестьянской массы и выразителем ее интересов, он даже ее антагонист — помогает князю доставать дань с мужиков и прибегает к насилию над ними («Как этот третьего дни был, да мужичков он бил»). Свою знаменитую сошку он хочет спрятать с дороги за ракитов куст не от кого-нибудь другого, а именно от «мужичка — да деревенщины». Микула — не типичный крестьянин-земледелец, тем более не подневольный кому-нибудь, а богатый хозяин, «кулак», тип особого класса новгородских «своеземцев», владевших немалыми земельными участками. Недаром его князь ставит своим наместником над мужиками. Эпоха бытования былин в крестьянской среде XVII—XX вв. не успела или не сумела изжить и переработать антимужицкие классовые тенденции во многих Б. Мужик в Б. остался большей частью с презрительными эпитетами: мужик — «деревенщина», «засельщина», «балахонник» и проч. В известной мере крестьянскому классовому сознанию можно приписать лишь социально-враждебные, и то сравнительно редкие эпитеты, прилагаемые к боярам, как напр. «бояре-толстобрюхие»; но скорее это отголосок классовых столкновений эпохи XVI—XVII вв., в частности столкновений казачества с боярством. На долю крестьянского периода в жизни былин нужно отнести вполне естественное внесение в былины исторических искажений, анахронизмов, народных этимологий и др. проявлений «перевирания» былин, что так свойственно среде, социально и хронологически отдаленной от воспеваемых в Б. исторических событий. В этот же период Б. жизни, надо думать, в Б. привнесены
17 были многие элементы сказочного стиля, а также крестьянско-обрядовой песенности и символики. Кроме того именно в этот период многие Б. перешли в разряд «побывальщин» и ск