Значение МАРКЕВИЧ БОЛЕСЛАВ МИХАЙЛОВИЧ в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Евфрона

романист (1822-84), происходил из польской семьи, детство провел в имении отца в Волынской губ. Получив под руководством француза-гувернера тщательное литературное образование, М. поступил в одесский Ришельевский лицей, где окончил курс на юридическом отделении. Службу начал в мин. госуд. имуществ, в 1848-53 г. был чиновником особых поручений при москов. генерал-губернаторе, затем служил в государственной канцелярии и мин. внутр. дел, а с 1866 г. перешел в мин. народ. просв. чиновником особых поручений; позднее был членом совета министра. Человек приятный в обществе, занимательный рассказчик, прекрасный декламатор, устроитель домашних спектаклей и пикников, М. был типичным "чиновником особых поручений" на все руки и был принят в аристократических сферах. В 1875 г. карьере его был положен неожиданный конец: его в 24 часа уволили от службы. Выяснилось, что он получил 5 т. р. за то, что "содействовал" отобранию "СПб. Вед." от В. Ф. Корша и передаче их в другие руки. Увольнение его произвело большую сенсацию, особенно ввиду того, что всего за несколько месяцев до того М., всегда говоривший в своих произведениях об "утрате идеалов", "чистом искусстве", "мерзостном материализме" и т. д., поместил корреспонденцию в "Моск. Вед.", где всех либеральных журналистов обозвал "разбойниками пера и мошенниками печати". Поработав некоторое время в "Голосе", где писал воскресные фельетоны, под псевдонимом "Волна", М. стал усердным поставщиком романов и повестей для "Русского Вестника", где напечатал обширную "трилогию": "Четверть века назад" (1878), "Перелом" (1880) и "Бездна" (1883-84; не окончена). В "Москов. Вед." он помещал корреспонденции (за подписью "Иногородний обыватель"), в которых давал полную волю своему озлоблению против "петербургской" журналистики и ее любимцев. Одна из них, в которой он, после оваций, выпавших на долю Тургенева в 1879 г., обвинял великого романиста в "кувыркании" перед молодежью, послужила предметом шумного литературного инцидента. При всей своей кротости, Тургенев не выдержал и ответил письмом к редактору "Вестника Европы" ("Соч.", т. X), которое заканчивалось такою характеристикой "Иногороднего обывателя": "И как подумаешь, из чьих уст исходят эти клеветы, эти обвинения!? Из уст человека, с младых ногтей заслужившего репутацию виртуоза в деле низкопоклонства и "кувыркания", сперва добровольного, а наконец даже невольного! Правда — ему ни терять, ни бояться нечего: его имя стало нарицательным именем, и он не из числа людей, которых дозволительно потребовать к ответу". Вскоре после смерти М. было издано собрание его сочинений (СПб., 1885). Значительнейшая их часть написана в 70-х гг., после того как шум, поднятый "Мариной из Алого Рога" (1873), заставил М. обратить внимание на свои беллетристические способности. В 80-х гг. имела некоторый сценический успех драма "Чад жизни" (или "Ольга Ранцева"), выкроенная из "Перелома". Художественное дарование М. само по себе не принадлежит к числу крупных. Те из его сочинений, где нет острой приправы тенденциознейшего освещения общественной жизни 60-х и 70-х гг., совершенно затерялись в массе журнального балласта, а в тех произведениях, которые читались в силу посторонних искусству соображений, все чисто художественное, за немногими исключениями (таков, напр., тип интриганки Ольги Ранцевой в "Переломе"), довольно ординарно. Воюя с движением 60-х гг., извратившим "чистое искусство" введением "тенденции", М., однако, очень хорошо понял, какие преимущества дает тенденциозность писателю, неспособному обратить на себя внимание непосредственно художественными достоинствами. М. — самый тенденциозный из всей "плеяды" "Русского Вестника", избравшей своей специальностью дискредитирование русского либерализма. По определению автора наиболее обстоятельной статьи о М., К. К. Арсеньева, он обратил роман в "орудие регресса". Все, что проповедовалось в передовых статьях "Моск. Вед.", находило эхо в произведениях М., причем он пускал в ход средство, недоступное публицисту — извращенное и порой прямо пасквильное изображение не любезных издателю "Моск. Ведомостей" лиц. Это сообщало произведениям Маркевича пикантность и давало ему читателей. Под прозрачными псевдонимами он выводил крупных государственных людей, и средняя публика, всегда жадная до интимной жизни высокопоставленных лиц, набрасывалась на сенсационные разоблачения М. с тем же жаром, с каким публика немецкая читает Грегора Самарова и друг. авторов, пишущих романы на сюжеты из "современной истории". Если верить его трилогии, столь мало оправдывающей свое заглавие: "Правдивая история", то государственная измена охватила в 60 и 70-х гг. не только общество, но и высшие сферы правительственной власти, включая министров и членов государственного совета. Прокуроры и жандармы не преследуют, а покровительствуют крамоле, исправники — друзья пропагандистов и т. п. Прогрессивная молодежь — это собрание жалких трусов, невежд и глупцов, для которых, по убеждению положительного лица трилогии — проповедника "сильной власти" Троекурова — есть только один путь вразумления: нагайка.Ср. К. Арсеньев, "Критич. этюды" (ч. II); "Русский Вест." (1886, №№ 3 и 4).С. Венгеров.