Роза [1871—1919] — вождь польского и немецкого пролетариата, один из крупнейших теоретиков революционного марксизма эпохи II Интернационала, из наиболее последовательных руководителей левых в немецкой соц.-дем.; вождь немецких спартаковцев в годы империалистической войны, Л. основала коммунистическую партию Германии. Р. в Замостьи (Польша) и небогатой еврейской семье. С 15—16-летнего возраста стала участвовать в подпольных кружках. В 1889 эмигрировала в Цюрих, где занялась серьезным изучением марксизма. Принадлежа к тем революционерам, для к-рых теория всегда находилась в глубоком единстве с революционной практикой, Л. блестяще применила свои знания для борьбы с националистическими, социал-патриотическими тенденциями ППС. Романтическо-патриотической фразеологии ППС она противопоставила последовательный марксистский анализ классовой действительности Польши и на нем строила свою революционную тактику, которую осуществляла сообща с Мархлевским, Тышка (Иогихес) и Варским, ставшими впоследствии, как и она, коммунистами. Свою борьбу против ППС она выносит на трибуну II Интернационала, где однако терпит поражение. Неудача только закалила ее для дальнейших боев. Несмотря на сопротивление Каутского и ЦК германской социал-демократической партии, Люксембург добилась на международном Конгрессе 1896 в Лондоне признания ее мандата как представителя социал-демократической Польши, и тем самым ППС была лишена своего положения единственного представителя революционных масс Польши во II Интернационале. В период между Цюрихским и Лондонским конгрессами Люксембург написала две книги: «Промышленное развитие Польши» и «Социальный патриотизм в Польше». В этих работах она дала марксистский анализ классовых сил и вскрыла реакционность буржуазно-националистической и социал-патриотической польской романтики. К концу 90-х гг. Л. выдерживает первые бои с международным оппортунизмом. Ее статья «Социальная реформа или революция» и статьи против участия социалистов в буржуазных правительствах сделали Л. главой левого крыла II Интернационала. Эти работы Люксембург имели существеннейшее значение для разрешения этого вопроса на Амстердамском конгрессе 1904 в отрицательном
661 смысле. Заслуга Л. тем значительнее, что ей пришлось бороться против крупнейших авторитетов — Жореса, Бебеля, а временами и против Каутского. Перед революцией 1905 Л. публикует на немецком и польском яз. ряд статей, посвященных основным проблемам русской революции, ставит вопрос о значении всеобщей стачки для международного пролетариата (брошюра «Всеобщая стачка и германская соц.-дем.»). В декабре 1905 она приезжает в Варшаву, чтобы непосредственно участвовать в революции, но ее арестовывают. Освобожденная на поруки, она возвращается в Германию. Со времени революции 1905 ее революционная деятельность проходит в теснейшем сотрудничестве с большевиками. Вместе с ними она борется на Лондонском съезде РСДРП против меньшевиков. Вместе с Лениным на Международном конгрессе в Штуттгарте [1907] вносит в резолюцию о войне поправку о превращении империалистической войны в гражданскую. При ближайшей поддержке Ленина, все время толкавшего левых соц.-дем. в Германии на разрыв с ревизионистами и центристами, Л. вместе с Мерингом, Цеткин, К. Либкнехтом, К. Радеком и другими вела борьбу против центристов, все больше и больше капитулировавших перед ревизионистами. Активная политическая деятельность не помешала ей продолжать теоретическую работу: она публикует свой труд «Накопление капитала». Когда разразилась война, Л. сразу заняла революционные позиции. Несмотря на то, что с февраля 1915 до ноября 1918 почти все время просидела в тюрьме, она вместе с Карлом Либкнехтом, Мерингом, Тышка создала и руководила нелегальной организацией революционных рабочих «Спартак», из которой впоследствии выросла германская коммунистическая партия, и издала под псевдонимом Юниус брошюру «Кризис соц.-дем.». После ноябрьской революции вместе с Карлом Либкнехтом, Иогихесом и др. руководит
662 революционной борьбой немецких коммунистических рабочих, редактирует «Роте Фане», участвует в восстании спартаковцев, во время подавления которого была зверски убита вмеете с К. Либкнехтом после соответствующей «подготовки», проделанной немецкими соц.-дем. Л. чрезвычайно много сделала для дальнейшего углубления революционного наследства Маркса и Энгельса, но долгая связь с центристами из немецкой соц.-дем. и для нее прошла небезнаказанно. Борясь против центризма на Западе, против меньшевизма в России, она все же не сумела усвоить последовательную ленинскую линию борьбы с центризмом и меньшевизмом, отсюда ее обвинения большевиков «в ультрацентризме и бланкистских тенденциях» (Сталин). В 1905 Л. отстаивала «утопическую и полуменьшевистскую схему перманентной революции (уродливое изображение марксовой схемы революции), проникнутую насквозь меньшевистским отрицанием политики союза рабочего класса и крестьянства, и противопоставила ее большевистской схеме революционной демократической диктатуры пролетариата и крестьянства» (Сталин). Борясь против националистических и шовинистических тенденций ППС, Л. дошла до отрицания большевистского лозунга «право нации на самоопределение, вплоть до отделения». Ленин неоднократно критиковал взгляды Л. по национальному вопросу. Л. допустила ряд ошибок также и в книге «Накопление капитала». Она не совсем освободилась от давления центристов в годы войны, а отчасти даже после Октября. Поэтому Ленин, приветствуя ее брошюру «Кризис социал-демократии», как работу, которая «несомненно сыграла и сыграет крупную роль в борьбе против перешедшей на сторону буржуазии и юнкеров бывшей социал-демократической партии Германии», выражал сожаление, что «Юниус не освободился вполне от „среды“ немецких, даже левых социал-демократов, боящихся раскола, боящихся договаривать до конца революционные лозунги». Но когда ренегат Павел Леви попытался использовать ошибки Л. для оправдания своего ренегатства, Ленин писал: «Мы ответим на это двумя строками из одной хорошей русской басни: орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда, как орлы, не подняться. Л. ошибалась в вопросе о независимости Польши, ошибалась в 1903 в оценке меньшевизма; ошибалась в теории накопления капитала; ошибалась, защищая в июле 1914 рядом с Плехановым, Вандервельде, Каутским и др. объединение большевиков с меньшевиками; ошибалась в своих тюремных писаниях 1918 (причем сама же по выходе из тюрьмы в конце 1918 и начале 1919 исправила бо?льшую часть своих ошибок). Но, несмотря на эти свои ошибки, она была и останется орлом; и не только память о ней будет всегда ценна для коммунистов всего мира, но ее биография и полное собрание ее сочинений (с которыми невозможно опаздывают немецкие коммунисты, извиняемые лишь отчасти неслыханным количеством
663 жертв в их тяжелой борьбе) будут полезнейшим уроком для воспитания многих поколений коммунистов всего мира. „Немецкая соц.-дем. после 4 августа 1914 — смердящий труп“ — вот с каким изречением Л. войдет ее имя в историю всемирного рабочего движения. А на заднем дворе рабочего движения, среди навозных куч, куры, вроде Павла Леви, Шейдемана, Каутского и всей этой братии, разумеется, будут особенно восторгаться ошибками великой коммунистки. Каждому свое». Человек с разнообразными культурными и творческими интересами, Л. неоднократно пробует свои силы в поэзии и беллетристике. Когда партийная организация поручила ей написать брошюру «К первому мая 1892», она написала ее стихами. Но если она все же не публиковала своих поэтических и беллетристических опытов, то документами высокого художественного мастерства являются ее письма: проникнутое негодованием доподлинного революционера «открытое письмо» к Жоресу, опубликованное в 1908 в «Neue Zeit» и вызвавшее очень высокую оценку Ленина, и письма из тюрьмы в годы империалистической войны. Ее большой интерес к художественному творчеству сказался в переводе в тюрьме в 1917 «Истории моего современника» В. Г. Короленко. Особую ценность представляют некоторые указания в письмах о методе ее работы над переводом: «Я перевожу намеренно медленно, т. е. первоначальный текст перевода я оставляю лежать долгое время, чтобы затем прочитать его вне влияния оригинала и проверить, какое впечатление производит немецкий текст. Это абсолютно необходимо» (март 1917, письмо Луизе Каутской). Л. широко и часто пользуется цитатами из классической литературы, в особенности немецкой, но подчас и русской, польской, для усиления своей политической аргументации. Издеваясь над реформистским утопизмом Бернштейна, она пишет: «Бернштейн, приступающий к законодательным реформам, чтобы этим путем изничтожить капитализм, попадает в положение того русского будочника, героя рассказа Успенского, к-рый собирался сцапать старого нищего за шиворот, но не мог этого сделать, потому что у него и шиворота-то настоящего не оказалось... в этом вся беда» («Социальная реформа или революция»). Выступая на Лондонском съезде РСДРП против меньшевиков, откладывавших пролетарскую революцию до торжества парламентаризма в России, она пишет: «Тут поистине нужно сказать словами Гёте: „Кто философствует, тот выбрал путь плохой,
Как скот голодный, что в степи сухой
Кружит себе злым духом обойденный,
А вкруг цветет роскошный луг зеленый“. Этим спекулянтам кажется, что нет почвы для классовой борьбы, между тем как виновна социал-демократия, не имеющая инициативы, силы, не умеющая объять те возможности, те широкие перспективы, какие выдвигаются историей...»
664 В тяжелых условиях тюрьмы, во время империалистической войны, она обращается к образу Гёте, в нем ищет успокоения. «Когда весь мир потрясен до основания, то я стараюсь лишь понять, что и почему случилось, и если я исполнила свой долг, то я снова спокойна и в хорошем настроении. Ну, а там мне остается еще все, что в обычное время радует меня: музыка и живопись, и облака, и собирание растений весной, и хорошие книги, и Мими, и ты, и многое, многое, короче говоря, я очень богата и надеюсь таковой остаться до конца. Мне вообще непонятно и для меня невыносимо это растворение без остатка в горестях текущего дня. Посмотри напр., с каким холодным спокойствием возвышался Гёте над событиями дня. Подумай только, что пришлось ему пережить: Великая французская революция, к-рая вблизи несомненно представлялась кровавым и совершенно бесцельным фарсом; затем с 1793 по 1815 непрерывная цепь войн, в течение которых мир представлялся просто сумасшедшим домом, и с каким спокойствием, с какой душевной уравновешенностью продолжал он в то же время свои исследования о метаморфозе растений, о теории красок, о тысяче других вещей. Я не требую, чтобы ты писала стихи, как Гёте, но его жизнепонимание — универсальность интереса, внутреннюю гармонию — каждый может усвоить себе или по крайней мере должен стремиться к этому. И если ты скажешь, что Гёте не был политическим борцом, то я думаю, что именно политический-то борец как-раз и должен стремиться возвыситься над повседневностью. В противном случае он погрязнет в пустяках. Разумеется, я при этом имею в виду борца крупного масштаба, а не флюгеров калибра „великих людей“ из вашей компании». Одним из проявлений гармонически-полной, яркой и многообразной жизни Л. был интерес к искусству и лит-ре. Не разрабатывая специально вопросов лит-ры, Л. оставила всего шесть статей по этим вопросам, но они — чрезвычайно интересные явления в истории марксистского литературоведения. Статьи Л. о литературе проникнуты мыслью об ее глубоком общественном значении. Л. борется за социально-действенную лит-ру, вырастающую из глубинного законченного миросозерцания, против лит-ры эстетской, безыдейной. Эстетским вычурным модернистам Люксембург противопоставляет немецких классиков: Гофмансталю — Гёте, безыдейным приспособленцам, готовым обслуживать любого победителя, — Толстого, Короленко, Горького, творчество которых коренится в «твердыне законченного многообъемлющего миросозерцания». Лит-ра для Л. — огромный фактор социального воздействия, и критикой она продолжает свою политическую борьбу. Уже в первой статье по лит-ре — о Мицкевиче — Л. выказывает глубокое понимание диалектики лит-ого процесса. Она устанавливает, что классицизм и романтизм в польской лит-ре есть лишь «перенесение в сферы искусства тех противоречий, которые сталкивались в экономике и политике и вскоре после этого вылились в лязг стали и треск выстрелов в повстанческих боях». Лит-ра крупного дворянства методами классицизма прославляла настоящее, лит-ра мелкого дворянства обратилась к прошлому, принявшему мистические очертания. Сознавая исключительную историческую роль творчества А. Мицкевича, Л. справедливо изобличает наивную тенденцию изображать всех борцов прошлого социалистами. Социалистом он не был, но наследство Мицкевича принадлежит пролетариату, ибо пролетариат является наследником всех тех творческих ценностей, создание
665 которых имело прогрессивное значение для своей эпохи. Если статья о Мицкевиче является по существу продолжением борьбы Л. против польского буржуазного национализма и социал-патриотизма, то статья Л. о Шиллере (рецензия на книжку Ф. Меринга «Ф. Шиллер. — Жизнеописание») является продолжением борьбы против ревизионизма и оппортунизма в немецкой соц.-дем. Люксембург считает, что «немецкий рабочий класс может и должен со всей научной объективностью противопоставить себя и Шиллеру, как могучему явлению буржуазной культуры, вместо того чтобы субъективно в нем раствориться или вернее растворить его в собственном миросозерцании». Л. говорит, что чествование памяти Шиллера как революционного поэта без учета классового характера его революционности, — а это делают оппортунистические, ревизионистские критики, — «уже само по себе доказывает возврат от углубленного и облагороженного марксовой теорией, диалектически-историческим материализмом взгляда на „революционность“ к тому мещанскому пониманию, к-рое в каждом протесте против существующего порядка, т. е. уже во внешнем проявлении протеста, видит „революцию“, не взирая на его внутреннюю тенденцию, на его социальное содержание». Она высмеивает критиков, которые, не будучи в состоянии объяснить противоречий шиллеровского творчества, противоречий между революционным идеализмом его драм и его отношением к Великой французской революции, ищут объяснений в «придворной акклиматизации» Шиллера. Она издевается над этим мнимым материализмом, который является опорочением марксистско-материалистического понимания истории. Л. вслед за Мерингом выясняет, что как миросозерцание и творчество Шиллера, так и его противоречия являются результатом «исторического и социального убожества тогдашней Германии», а не мнимого ренегатства Шиллера. Она показывает, как бегство Шиллера «от социального убожества в светлое царство чистого искусства» было обусловлено именно этим немецким социальным убожеством. В самом идеализме Шиллера была его особенная социальная действенность. Этого не понимает реформистский упрощенец, но это ясно для диалектического материалиста. Поэтому, для того чтобы понять Шиллера, «нужно прежде всего понять Карла Маркса», а немецкие реформисты его-то и перестали понимать. В общем оценка Шиллера Л. верна, однако Л. допускает здесь ряд крупных ошибок. Она стремится объяснить некоторые черты творчества Шиллера его свойствами «истинного драматурга монументального стиля» и «инстинктом художника». Тут Л. оказывается в плену у идеалистического литературоведения своего времени. Верно, что Шиллер был «истинным драматургом монументального стиля», но если талант драматурга, как и вообще способность поэтически творить, есть свойство био-психологического порядка, то
666 классово обусловлено наполнение таланта, характер реализации его способности творить. Л. не права, когда пишет, что Шиллер «черпал свои сюжеты в исторических боях не потому, что они были революционны, и не поскольку они были революционны, а потому, что они воплощают трагический конфликт в его наивысшей степени и действенности». Стремление драматурга воплотить «трагический конфликт в его наивысшей степени и действенности», независимо от революционности этого конфликта, коренится вообще не в каких-то его свойствах «истинного драматурга», а в классовой природе всего его творчества. Особый интерес представляют статьи о Толстом. Люксембург утверждает исключительное значение глубинного миросозерцания для творчества, она отвергает ходячее мнение о гибельном влиянии Толстого-мыслителя на художника и показывает, что идеи толстовства были особенно действенны как-раз тогда, когда он выражал их в своих художественных произведениях, а не в своих трактатах, которые представляли собой только «бесцветные диссертации и рассуждения о религии, о нравственности, о браке, о воспитании, о рабочем вопросе». Противопоставляя Толстого скандинавским писателям, Ибсену, Иенсену, опыт к-рых показывает, «как мало может создать даже могучее художественное дарование, не опирающееся на верный компас серьезного и широкого миросозерцания», Л. говорит, что Толстой «быть может именно потому и является единственным в мировой литературе, что у него внутренняя жизнь и художественное творчество совершенно совпадают; литература для него только средство выражать работу своей мысли и свою внутреннюю борьбу». Чрезвычайно высоко ставя Толстого как критика господствующих классов, Л. неустанно подчеркивает реакционность учения Толстого, чуждость толстовства пролетариату. В этом отношении статьи Л. примыкают к работам о Толстом Ленина, но в отличие от Ленина Л. не уясняет себе достаточно классовых корней Толстого и глубокого отличия «социализма» Толстого от социализма пролетарского. Это приводит ее к ряду ошибок как в оценке художественных качеств Толстого, так и характера его критики господствующих классов. Л. полагает, что Толстой «художественно узрел жизнь в целом, во всем многообразии ее форм и соотношений» — задача, к-рая станет доступной только художественному гению с диалектико-материалистическим миросозерцанием, но разрешить которую Толстой не мог именно потому, что был раньше фаталистическим детерминистом, а после — христианствующим непротивленцем. Л. также не права, когда отождествляет толстовскую критику милитаризма с критикой пролетарской, а тем более не права в своей переоценке социалистического характера его учения, когда она недостаточно отличает социализм Толстого не только от пролетарского социализма, но и от социализма Фурье и Сен-Симона. Не уясняя себе достаточно классовых корней
667 толстовства, она объясняет неприятие Толстым революционных методов борьбы слабостью революционного движения в России до 1905. Но такое объяснение явно ошибочно. Переоценка толстовской критики господствующих классов сказывается и на выводах, которые Л. делает из взглядов Толстого на искусство, отождествляя толстовское «народное» искусство с пролетарским или даже с будущим социалистическим искусством. Эти выводы были продиктованы Л. стремлением использовать Толстого для борьбы с чрезмерным увлечением даже многих деятелей социалистических партий модернистской литературой. Борьбой против упадочной западной буржуазной лит-ры была продиктована и статья «Душа русской литературы». Общественный смысл этой статьи был в противопоставлении идейности русской лит-ры, ее гражданственности — безыдейности, эстетизму, упадочничеству, эгоцентризму западной буржуазной лит-ры. Эта основная идея увела Л. в сторону от классового анализа лит-ых явлений. В этом — главный недостаток работы. Она не вскрывает классовых корней Толстого в отличие от Достоевского, Салтыкова-Щедрина и в отличие от Гончарова или Островского или особенность роли Чернышевского в отличие от Достоевского. Она стремится показать, как русская лит-ра, расцветшая в XIX в. под влиянием развития капитализма и проникновения в Россию западных идей, выросла гл. образом «из оппозиции господствующему режиму, из духа борьбы». Необходимость борьбы с крепостничеством, да и вообще с самодержавием, воспитывала в лит-ре чувство большой социальной ответственности, пронизала ее, как она выражается, социальным сочувствием. Исключительно социальная роль литературы в России выковывала ее мировоззренческий характер. И именно «это миросозерцание столь необыкновенно изощрило тонко вибрирующую социальную совесть русской литературы». Из особой социальной роли русской литературы Люксембург выводит ее особый характер. В ряде тонких замечаний указаны отличительные черты ее значительнейших явлений. Недостатки статьи «Душа русской литературы» не должны скрывать ее основного достоинства, того, что она проникнута борьбой за действенное, социально-активное, стоящее под знаком законченного миросозерцания искусство. Здесь пролетарская литература, ведущая борьбу за рост собственных рядов, за перевоспитание попутнической и союзнической литературы под лозунгом утверждения диалектико-материалистического, марксистско-ленинского миросозерцания, найдет в Л. авторитетную опору. В литературно-критических работах Л. много спорных, недостаточно точно сформулированных, а то и совершенно неверных положений и высказываний. Ошибки такого авторитета, как Л., мы должны вскрывать и исправлять, что в области литературы значит — мешать их использованию для попятного движения к идеалистическому и меньшевистскому литературоведению. Подвергая
668 их большевистской критике, мы не должны забывать, что и в отношении ее литературных работ верны слова Ленина о ней, что «несмотря на свои ошибки, она была и остается орлом, и.. . ее сочинения будут полезнейшим уроком для воспитания многих поколений коммунистов всего мира». Библиография: I. Промышленное развитие Польши, СПБ, 1899 (сильно сокращено цензурой); Всеобщая забастовка и немецкая социал-демократия, Киев, 1906; То же, П., 1919; В. Короленко, «Красная новь», 1921, № 2 (и отд. изд., М., 1922); То же, под названием «Душа русской литературы», перев. под ред. А. Г. Горнфельда, П., 1922; Письма из тюрьмы, перев. Зин. Венгеровой, предисл. А. Коллонтай, П., 1921; Накопление капитала. К вопросу об экономическом объяснении империализма, перев. Ш. Дволайцкого, под ред. Н. Бухарина, М., 1921; То же, 2 тт., изд. 2-е с прилож. статей Г. Экштейна и О. Бауэра, М., 1923; То же, изд. 3-е, М., 1924; Накопление капитала, или что эпигоны сделали из теории Маркса (Антикритика), перев. Ш. Дволайцкого, Москва, 1922; Реформа или революция, с предисл. Н. Н. Попова, М., 1923; Кризис социал-демократии, с предисловием К. Цеткин, перев. под ред. Н. Н. Попова, с прилож. статьи Н. Ленина, М., 1923; Письма к Карлу и Луизе Каутским (1896—1918), перев. под ред. и с предисл. Н. Н. Попова, М., 1923; Лев Толстой, «На посту», 1924, № 5, перепечатана во II т. сб. «Искусство и литература в марксистском освещении» и в сб. «О Толстом», Гиз, 1928; Посмертные художественные произведения Толстого, «Литературное наследство», № 2; О Шиллере (там же); А. Мицкевич, «Красная новь», 1929, № 6; Шаг за шагом, с предисл. С. Бобинского, М., 1925; Введение в политическую экономию, М., 1926; Избранные сочин., т. I, Против реформизма, под ред. и с введением П. Фрелиха, ч. 1, М., 1928; Briefe aus dem Gef?ngnis, 1920; Frau Rosa Luxemburg sogenannte Junius, Brosch?re «Die Krise der Sozialdemokratie», von Junius, 1916. II. Ленин В. И., Собрание сочин., т. XIII, ч. 2, М., 1925 (О брошюре Юниуса), т. XIX, М., 1925 (Нац. вопрос), т. XX, ч. 2, М., 1926 (О восхождении на высокие горы); Сталин И., О некоторых вопросах истории большевизма, «Вопросы ленинизма», 1932; Цеткин Клара, Роза Люксембург и русская революция, Москва, 1924; Ельницкий А., Роза Люксембург (популярная биография), Л., 1926; Альтер И., Роза Люксембург в борьбе с реформизмом, Л., 1927; Брейтбург С., Роза Люксембург о Толстом и Шиллере, «Печать и революция», Москва, 1930, № 2; Радек К., Письмо в редакцию «Правды» от 9/XII 1931, «Правда», М., 1931, № 341; Его же, От великих могил Розы Люксембург и Карла Либкнехта к боям под знаменем ленинизма, «Известия», М., 1932, № 22; Попов Н., Идеализация люксембургианства — знамя наших врагов, «Правда», Москва, 1931, № 337; Его же, Об извращении взглядов ленинской партии на перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, там же, № 358; Васильковский Г., Памяти борцов пролетарской революции, там же, 1932, № 15; Будзинский С., За большевистское изучение истории Коминтерна, «За коммунистическое просвещение», М., 19 2, № 25; Кобелев М., Выше знамя большевизма (Карл Либкнехт — Роза Люксембург), «Красная звезда», Москва, 1932, № 13; Radek C., Rosa Luxemburg, Karl Libknecht, Leo Jogiches, Hamburg, 1921. И. Нусинов