Значение слова ЩЕДРОВАНИЕ в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Евфрона

малорусский и белорусский сельский обычай аграрного характера, приуроченный к кануну Нового года и состоящий в том, что мальчики или парни-подростки ходят по домам, поют "щедровки" (щедрiвки) и желают хозяевам хорошего урожая в наступающем году. Сходное в основных чертах с сербским, болгарским и греческим колядованием и румынскими "плуговыми" песнями (Plugu?orul), южно- и западно-русское Щ. отличается от них, главным образом, тем, что с этим названием совершенно неизвестно вне пределов России. Это затрудняет решение вопроса о происхождении обычая Щ., имеющего несомненную связь с языческими новогодними праздниками, известными всему греко-романскому миру. Нечто схожее с Щ., можно разуметь, по-видимому, под теми "нощными плещеваниями, бесчинными говорами, бесовскими песнями и плясаниями" и вообще "еллинским беснованием", о котором упоминается в 41 и 92 главах "Стоглава" и в более ранних анонимных поучениях, направленных против остатков язычества на Руси. К 1628 г. относится первый правительственный указ патриарха Филарета, запрещавший под страхом духовного наказания "кликать коляды, и овсень, и плуги" (И. Сахаров, "Сказания русского народа. Народный дневник", СПб., 1885, стр. 228—231, 236—237). Такие запрещения повторялись в XVII и XVIII вв. несколько раз, вследствие чего в более позднее время перечисленные обычаи были перенесены с первых трех дней Рождества на 31-е декабря — канун дня св. Василия, совпавший с началом западноевропейского Нового года. Очень трудно определить, что именно в перечисленных индексах старого времени относится к Щ., что — к колядованию, двум сходным обычаям, имевшим почти одинаковое происхождение. Исследователи обращают внимание еще на то, что южно-русский писатель Иоанн Вышенский говорит о существовании в Малороссии в конце XVI века коляды и совсем не упоминает о Щ. В ближайшей связи с названием обычая Щ. стоит название вечера дня св. Малании (31 декабря), известного под именем "щедрого". Относящиеся к нему занятия и поверья носят некоторые символические черты и отличаются строго хозяйственным характером: в этот день крестьяне приучают к езде и работе молодых лошадей и быков, окропляют их святой водой; ловят воробьев, сжигают их на огне и собирают пепел, который бросают весной в запаханную землю вместе с зернами, чтобы "воробьи не нападали на посевы конопли, проса и т. п."; остатки соломы от обрядовых костров дают свиньям, чтобы те "хорошо плодились", или обвязывают ей стволы фруктовых деревьев, приговаривая при этом: "щедрого вечера тоби: чи будешь нам родити, чи ни?"; мимически и символически пашут землю, сеют и т. д. Вечером приготовляется трапеза, главным образом, масса пирогов и кнышей. По окончании приготовлений к "щедрому" вечеру хозяин садится за стол, а детей удаляют на время из комнаты. Затем дети входят в хату и спрашивают: "а где же наш отец?" Хозяин прячется за кучу пирогов и в свою очередь спрашивает их: "разве вы меня не видите?" Дети дают отрицательный ответ, на что отец говорит: "Дай Бог, чтобы вы никогда меня не видели" — иными словами, чтобы в их доме всегда было такое же богатство съестного, как в "щедрый" вечер. Мальчики "щедруют", т. е. поют щедровки под окнами и получают за это деньги или что-нибудь со стола хозяев. У белорусов "щодрыми вечерами" называются все вечера от Рождества до Крещения. Женщины не прядут в эти дни, ссылаясь на распространенные среди них рассказы о каком-то страшном старике, наказавшем "лакомую кобету" ("прихотливую женщину"), прявшую в "щедрые вечера" (П. В. Шейн, "Белорусский сборник, т. III, СПб., 1903, стр. 113—115). Из хозяйственных работ в это время разрешается только починка земледельческих орудий, белья или платья, уборка комнат и стряпня. Подобные обычаи и поверья существуют у бессарабских румын. Щедровки имеют определенный стихотворный размер. Принимая во внимание невольные в данном случае переходы из одной поэтической формы в другую и заимствования содержания из колядок, не всегда можно точно установить уклонения от нормы типичного размера щедровок. Тем не менее, нормой их является формула 4 x 4, т. е. несколько меньше колядок (5 x 5), причем нередко четырехсложная стопа заменяется пяти- и шестистопной. Припевом их служат слова: "Щедрый вечер", "Святый вечер", "Щедрый вечер, добрый вечер — добрым людям на весь вечер" и т. п., повторяемые иногда без всякого отношения к тексту самих щедровок. Содержание последних очень разнообразно; выделение основных мотивов из массы поздних наслоений не всегда возможно, потому что с течением времени к религиозно-мистическим сюжетам стали присоединяться самые обычные духовные стихи, связавшие Щ. с циклом христианских легенд. В этом отношении щедровки у карпатских горцев Галиции сохранились лучше, чем у малорусов Украйны. Теории о происхождении и назначении Щ. не дают, в сущности, ничего нового; здесь можно проследить тот же процесс, которым отмечено научное изучение колядок (см.). Вслед за мифологической теорией (Снегирев, Афанасьев, О. Миллер) к изучению внутреннего состава Щ. стали прилагаться приемы сравнительного метода, благодаря чему были доказаны заимствования не только в целом, но и в подробностях (А. Веселовский, А. Потебня, Н. Сумцов). Сравнивая их со славянскими и, главным образом, румынскими колядками, ученые попытались выделить русские исторические и бытовые черты из обширного греко-романского элемента, который, по всей вероятности, лег в основу нынешних малорусских и белорусских щедровок. При этом не обошлось без некоторых увлечений: ученые видели в бродячих сюжетах живые воспоминания народа о древнерусских князьях, представляющие только случайные сколки "некогда блестящей поэзии дружинной эпохи". В I томе "Исторических песен малорусского народа" Антоновича и Драгоманова был выделен даже особый отдел таких обрядовых песен, в которых будто бы сохранился необыкновенно древний исторический элемент. IIo словам издателей, "в колядках и щедровках, не носящих следов христианства, следует искать остатков древнейшего русского славословия богам", а в остальных — "древнейших славословий героям и князьям". Этот взгляд несколько умеряет проф. Н. И. Петров, поместивший обширный разбор малорусских песен в "Трудах Киевской духовной академии" (1875, кн. X). Здесь было впервые подвергнуто сомнению приурочение издателями некоторых обрядовых песен к таким историческим лицам, как Иван Берладник или Роман Волынский. Костомаров понимал значение этих песен несколько шире (см. Коляда). От мифической теории не был свободен, по-видимому, и А. Потебня, который производил название "Усень" ("Овсень", "Авсень") от санскритск. "усра", "ушас" — утренняя заря, утро, "заря, как божество", и сближал его с литовским auszra или латинским aurora. По мнению Потебни, ценность такого толкования заключается в том, что разъясняет несколько непонятный зачин большинства Щ.: "Ой рано, рано солнце сходило" и т. п., обычный в обращениях к хозяину-господарю, который при приходе щедровщиков спит и не знает о дарованных ему "радостях в хозяйстве". Как оказалось из последующих исследований, "заря" румынских и славянских щедровок имеет отношение скорее к началу весны, к "утру" солнечного года, чем к началу дня. А. Веселовский связал происхождение колядования и Щ. с римскими новолетними праздниками "общей радости", завершавшими целый праздничный цикл в честь Диониса, Сатурналий, Опалий и Календ (см. Коляда) П. Шейн как будто не делает различия между первыми и вторыми; он говорит, что "колядки, которые поются на Новый год, называются щедрецовыми, щедрецами и щедровками ("Сборник II отделения Академии наук", т. XLI, стр. 56). В сознании современных исполнителей и слушателей цель щедровок и колядок состоит в том, чтобы "дом развеселить и детей разбудить". Свое пение они сравнивают то с "ластовкой", то с "соловьем" или "зозулей" (кукушкой); они будят "господаря", его семью и челядь, сообщая им о "радости на дворе" или "Божьей милости". Последняя трактуется здесь с точки зрения исключительно экономической: коровы потелились, кобылы пожеребились, пчелы пороились и т. д. Весеннее происхождение Щ. видно, между прочим, из того, что перечисляемые в них реальные "радости" хозяина могут быть приурочены скорее к началу весны, чем к зиме, когда происходит пение щедровок. Наиболее типичными из них оказываются те, которые имеют бытовой характер. Запевало говорит, что он ходил по новым городам и долго искал королевского дворца на трех столбах, пока не нашел его во дворе прославляемого хозяина. Затем следуют пожелания "пану господарю" жить "в домочку с женой и детками, как в раечку", самому господарю — сиять ясным месяцем, деткам — частыми звездочками. Требования о вознаграждении певцам отличаются юмором: "дайте кныш — бо пущу в хату мышь, дайте ковбасу — бо хату разнесу, дайте калача — бо впущу в хату рогача, дайте пирог — бо не помилуе Бог, дайте сало — бо заберу сани, дайте копийку — бо поберу дивку" и т. д. Наряду с шутливыми сюжетами, в щедровках находим религиозные мотивы с заметными апокрифическими чертами; в большей части щедровок фигурирует Панна Мария (Богоматерь); это указывает, быть может, на западное, отчасти польское происхождение таких мотивов. Тексты щедровок разбросаны в многочисленных изданиях, посвященных малорусскому и белорусскому народному творчеству, См. П. Чубинский, "Труды этногр.-статистической экспедиции в Западно-Русский край" (т. III, СПб., 1872, стр. 439—461); "Народные песни Галицкой и Угорской Руси", собр. Я. Головацким (т. II, М., 1878, стр. 143— 76; разбор А. Потебни в XXI отчете о присуждении Уваровских премий"); П. Шейн, "Материалы для изучения быта и языка русского населения Северо-Западного края" (т. I, ч. I, стр. 56—98); Кольберг, "Pocutie"; И. Носович, "Белорусские песни" (СПб., 1873); Г. де Воллан, "Угро-русские народные песни" (СПб., 1885); В. Милорадович, "Рождественские святки в северной части Лубенского уезда" "Полт. губ. вед.", 1893, № 42—44), и в других фольклорных материалах; А. Веселовский, "Разыскания в области духовного стиха", VI—X ("Сборник II отд. Академии наук", т. XXXII); А. Потебня, "Объяснения малорусских и сродных народных песен. II. Колядки и щедровки" ("Русский филол. вестник", Варш., 1887); Н. Сумцов, "Научное изучение колядок и щедровок" ("Киевская старина", 1886, кн. II, 237—266); Пыпин, "История русской этнографии" (т. III, СПб., 1891); П. Владимиров "Введение в историю русской словесности" (К., 1896); Н. Коробка, "К изучению малорусских колядок" ("Известия Отд. русск. яз. и слов. Академии наук", 1902, кн. III, 235—276). О румынских колядках, имеющих много общего с малорусскими щедровками см. М. Gaster, "Literatura populara rom?na" (Вухарест, 1883); "Colinde, c?ntece populare ?i c?ntece de stea inedite" ("Revista pentru istorie, archeologie ?i filologie", год I, t. II, год II, т. I, Бухарест, 1884) и др.A. И. Яцимирский.