Значение ПОЗЕМЕЛЬНАЯ ОБЩИНА в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Евфрона

Содержание: I. П. община в Западной. Европе. — II. П. община в Византии. — III. П. община во внеевропейских странах. — IV. П. община в Древней Руси и в Великороссии. — V. П. община в Малороссии и в Литве. — VI. П. община (современное положение; вопрос о П. общине в науке) . — VII. П. община в Сибири.Общую историю отношений общинного землевладения к землевладению родовому, семейному и частному — см. Собственность.I. П. община в Зап. Европе, сохранившаяся в настоящее время лишь кое-где, спорадически, то в форме обломков, то, в редких случаях, в цельном виде, была некогда, в средние века, а иногда и позже (в отдельных местностях и странах), преобладающей формой П. держаний; порядки общинного землевладения были одною из главных основ, на которых построены были П. отношения и вся система сельского хозяйства. Уже в средние века мы встречаемся с крайним разнообразием форм П. общины, начиная с волостной, или марковой, общины и кончая семейной общиной, или задругой. Как и каким путем выработались все эти формы П. общины — выяснить с точностью для Западной Европы в высшей степени трудно. Сопоставление отрывочных данных по этому предмету с явлениями, имевшими или имеющими место за пределами Зап. Европы, приводит, однако, к более чем вероятному представлению о том, как в общем совершался переход от старинных форм пользования землею к территориальной П. общине, господствовавшей в средневековой Европе. Судя по законам Валлиса и Ирландии, а также по сведениям, относящимся к Испании и германским племенам, в основании первобытных форм общежития, господствовавших некогда в Центральной, Зап. и Сев. Европе, лежала кровная связь, вытекавшая из происхождения данной группы лиц от одного действительного или воображаемого предка. Такими группами, связанными узами родства, были сначала племена, затем, в силу нарастания племени — входившие в его состав роды и кланы. Обыкновенно племя — или ветвь его — занимало определенную территорию, все пастбища, леса и земли которой служили предметом совместного, нераздельного пользования всего племени. Ежегодно племя определяло, какие земли должны подлежать обработке; продукты обработки делились между всеми членами племени. Самая обработка производилась совместно. Если у некоторых племен можно заметить возникновение чего-то вроде земельной родовой собственности, то она имела скоре характер временного владения: землю держал известный род, пока обрабатывал ее. С размножением племени сознание кровной связи между отдельными его родами все более и более слабеет. Самостоятельные группы, подгруппы и т. д., расселяющиеся по всей территории племени, удерживают еще совместное пользование угодьями, но обособляются в отношении пользования пашнею, переходящею в исключительное пользование данного рода или клана. Заимка теряет характер временной и обращается в постоянную; земля передается по наследству в данном роде, селящемся дворами, дворищами или хуторами (Hofsystem). Так было в долинах Пиренеев, Тироля и Швейцарии, а также в Ирландии, в эпоху великого переселения, и в Германии. Еще в ? и посл. веках в долинах Пиренеев система эта удерживалась в полной силе. Род жил в echotza (бревенчатой хате), стоявшей отдельно и окруженной пашнею (земледельческое население в Бискайе и теперь живет в отдельных caserias, т. е. хуторах, рассеянных по всей стране). Родовая форма общежития и землепользования в чистом ее виде сохранялась недолго; под влиянием умножения родичей она подвергалась дальнейшему процессу разложения и распадения на новые подгруппы. Каждая из них получала свой надел, где вела самостоятельное хозяйство с сохранением иногда совместного пользования угодьями. Процесс разложения создавал в одних случаях так называемые семейные общины (задруги, марковые общины), в других — общины все менее и менее родовые, все более и более территориальные. Путем создания новых дворов по соседству с старинным получала начало обыкновенная сельская община. Троякого рода причины делали неизбежным переход к соседским формам отношений. Во-первых, с размножением рода сознание кровной связи все более и более ослабевало; в прежней общинной родовой территории расселялись и приходили в соприкосновение все более и более отдаленные родичи. Во-вторых, кровная связь утрачивала свое значение вследствие нередкого выселения членов родовой группы за пределы родовой территории и основания новых семей. Наконец, покупка и обмен земель постепенно вводили в данную территорию чужеродные элементы (в Германии, напр., были виллы с населением, состоявшим из франков и саксов). Параллельно с этим названия членов поселений, указывающие на кровную связь (напр. genealogia и т. п.), уступают место новым, основанным на факте простого сожительства на данной территории: socii, vicini (vesius, besis и т. д.), pagenses, cives и т. д. Вместе с тем право выкупа и право выдачи разрешений на отчуждение земли переходит все более и более от рода к общине, право родовой мести заменяется судом и пенями, а родовая круговая ответственность обращается в территориальную круговую ответственность и поруку — явление, резко бросающееся в глаза в истории пиренейских общин. Как и при родовом строе в общем нераздельном пользовании П. общины находятся леса, пастбища, луга и др. угодья; пашня долго не подвергается переделу; о равномерности участков долго не встречается известий. Земли, принадлежавшие П. общинам, были значительны; обработка их происходила тем же путем заимок, разработок, какой существовал и раньше. Для каждой новообразующейся группы можно было свободно завести особую пашню посредством расчистки леса. Отсюда в документах VIII, IX и последующих веков ряд терминов вроде bifang, assarum, purpressura, odemprevium и т. д., означавших собою и факт пользования общинной землей, и право общинника присвоить себе для пашни тот или иной участок, получавший (напр. в Эльзасе) название по фамилии данного лица. Стеснений деятельности членов общины со стороны самой общины или марки почти не существовало. Сколько кому надобность укажет (tantum exartent, quantum potent in eorum compendio et ad eorum opus qui ibi manunt) — таков был основной принцип. Только мало-помалу (впервые — в VIII в. в Германии) попадаются сначала неопределенные постановления полицейского характера, пытающиеся регулировать пользование, а затем, уже гораздо позже, вырабатывающиеся в целую систему и находящие выражение в coutumes, weisth?mer и т. п. Размножение населения, уменьшение количества свободной общинной земли и т. п. причины заставляли регулировать пользование — и здесь-то, на этой почве, в зависимости от ряда местных условий, не всегда поддающихся точному исследованию, создавались различные формы общинного пользования и пашней, и другими угодьями. В одних случаях право свободной заимки было ограничено, и общины устанавливали порядок уравнительного пользования пашней путем периодических переделов; в других — ранние заимки обратились в собственность отдельных семей, но с обязанностью подчиняться общинному выпасу по снятии жатвы, а более поздние подвергнуты периодическому переделу; в третьих — пашня (особенно в гористых местностях) превратилась в семейную собственность, пастбища и сенокосы или подвергаемы были переделам, или оставались в безразличном, свободном пользовании, определенном общинными полицейскими постановлениями (количество выпускаемого скота, размеры рубки и т. п.). Во всяком случае, все члены общины пользовались в весьма широких размерах общинными угодьями — пастбищами, лугами, лесом и т. п., составлявшими неизбежный атрибут общины и обеспечивавшими земледельческое население. Совершавшийся в Зап. Европе параллельно разложению племенного и родового строя и в значительной мере в связи с ним процесс феодализации оказал весьма слабое влияние на формы и существование П. общины: ни способы обработки общинных земель, ни порядки пользования общинными угодьями не изменились от действия феодального режима. Власть сеньора и его право верховной собственности покрыли сверху общину, не разрушая внутренних ее порядков. Доля, принадлежавшая сеньору в общинных угодьях, далеко не была значительна; всю остальную землю он предоставлял общинникам. Его земля в общинах, где установилась трех- или двухпольная система (а таких в средние века было большинство), лежала разбросанною среди участков общинников; в угодьях он нередко пользовался одинаковыми правами с остальными общинниками (наприм. в южно-французской дер. Gouze, где срубленный лес раскладывался в равные кучки и сеньор получал только одну из них). Процесс выделения земли сеньора из земель общины, округления поместья путем обменов, сноса крестьянских дворов и т. п. — явление более позднее: оно возникло под влиянием одного из главных разлагавших общину начал — торговли, и в частности торговли хлебом (истории Дании и вообще Сев.-Вост. Европы обнаруживает этот факт наиболее рельефно). В средние века, при господстве натурального хозяйства и слабом развитии торговли, феодальная система, хотя и крайне отяготительная для крестьян в смысле податном, не в силах была оказать вредного или уничтожающего влияния на общинные порядки пользования. Крупную перемену водворение феодализма внесло лишь в личные отношения общинников к сеньору, превратив свободную общину в зависимую и даже крепостную. Отстоять свою независимость успели лишь немногие общины (напр. Дитмарская марка в Германии, Landgemeinden Швейцарии, многие долины Пиренеев, спорадически разбросанные сельские общины в Артуа и соседних областях, в Эльзасе, Испании и др.). Все остальные подпали под большую или меньшую зависимость от сеньоров, но в первое время (до XIV в., а иногда и позже) сохранили неприкосновенной свою земельную организацию, несомненно и более древнюю, и более укоренившуюся, чем феодальный строй, переплетение которого с общинными порядками создало массу затруднений при изучении и выяснении развития общины в Зап. Европе.Одною из организаций общинных порядков является семейная община, составлявшаяся из одной большой семьи или нескольких и соответствовавшая вполне славянской задруге (см.). Она была одною из самых распространенных форм общины в средние века. Мы находим семейные общины на всем почти протяжении Франции: в Вермандуа, среди вавассоров Нормандии, в виде fr?rages на С. Франции, fr?reches и pagesies в Анжу, Мэне, Турени, затем в Пуату, Ангумуа, Марш, Франш-Контэ, Бургундии, Шампани, Оверни, Бурбоннэ, Берри, Ниверне и т. д.; в Испании — в виде companias de Galicia, родовых союзов Пиреней и басков, родовой общины в Астурии; в Германии — в целом ряде общин, статуты которых (Weisth?mer) вскрывают. их организацию (Ossengen, Buch, Wising, Walmersheim и т. д.); в Италии, как северной (Миланская обл.), так и центральной (Тоскана, так назыв. consorteriae) и южной. Семейная община в Испанской Галиции обнимала всех тех, кто жил под одной кровлей и участвовал в общем столе. Вся недвижимость и движимость состояла в нераздельном владении; хозяйство велось всеми сообща. Все доходы и убытки делились поровну. Во главе общины стоял старейший из членов-родичей. Это — домачин славянской задруги, regittore (Миланской обл.), capaccio (Тосканы) и т. д., стоящий рядом с управляющей женским хозяйством (massaja в Тоскане). Отчуждение имущества и раздел его в таких общинах могли иметь место лишь под условием согласия всех членов общины; право выкупа сохранялось за членами общины в течение известного срока, даже по отношению к сеньору. Такие общины в большинстве случаев весьма древнего происхождения и являются прямым результатом разложения родового союза на отдельные части; они возникают, следовательно, независимо от феодальных отношений и пожалований. Семейная община дпт. Ниевры, Les Jault — типический образчик такой общины. Ни одна из форм общины не находила такого открытого покровительства в средние века, как форма семейной общины, выгодная для владельцев, доход которых она обеспечивала вполне. Нераздельность общинного имущества обратилась в средство для сеньора удерживать выгодную для него форму союза; для сохранения собственности и в случае раздела общине приходилось выкупать у сеньора это право. В этом заключается смысл освободительных хартий (chartes d'affranchissement, XIII в. и посл.); что здесь была покупка только права на раздел, а не земли — ясно видно из того, что нередко община вместо денег отдавала сеньору в виде эквивалента то или иное количество земли, составлявшей, следовательно, собственность общины, а не сеньора. Мало-помалу члены семейной общины, в особенности вследствие освобождения, часто превращались в простых членов сельской общины (напр. в Италии, в так наз. partecipanze). Сельские общины составляют с XI—XII в. господствующий тип землевладения в Зап. Европе. Во Франции это так наз. mazades, в Бельгии — masuirs, во Фландрии — amborgers и т. д. Члены таких mazades, держащие как пашню, так и угодья совместно, в качестве общинников (parsonniers), пользовались своими общинными угодьями сообща и разделяли лишь пашню подворно. В громадном большинстве случаев пахотные участки остаются в наследственном владении; но средние века выработали и другой тип сельской общины, где передел земли с попытками уравнительности наделов выступает ясно наружу. В датских общинах этот порядок наследования пашни существовал с давних времен, был узаконен обычаем и внесен в кодексы Ютландии и др. областей, определявшие порядок раздела общинной пашни на участки (Loos) и уравнительный передел их между общинниками посредством жребия (reebning System). В Германии во многих местностях установилась та же система пользования пашней. Во многих селах Эльзаса определенная часть Allmend'a предназначалась для земледелия; ее делили на 3 поля, а каждое поле — на столько участков, сколько насчитывалось общинников, и затем по жребию распределялись между ними все нарезанные участки, причем оставлялась часть участков на долю сеньора. Во многих случаях и здесь, как в Испании и Англии, наделы, раздаваемые путем переделов. периодических, являлись дополнением к наследственной пашне, находившейся в руках общинников по раннему разделу. В английской общине Malmesbur'y все общинники делились на сотни или группы, соответственно которым и земля разделялась на такое же количество кусков (каждый с особым названием), а кусок — на участки, раздававшиеся по жребию. В Италии той же системы переделов, обыкновенно один раз в 20 лет, держались partecipanze di Cento е Pieve и др. С XV и особенно с XVI в. формы П. общины, выработанные в средние века, постепенно подвергаются изменениям и разложению; общинные порядки землевладения начинают ослабевать и исчезать. Характеристична в этом отношении история раздела земель в долине Baretous. Раздела и отмены прежних кутюмов, основанных на семейно-общинном начале, потребовали члены общины, разбогатевшие с помощью торговли. Стремление выделиться из общины, превратить пользование в собственность заметно и в других местах, со стороны более зажиточной части общинников. Гораздо большее значение имели причины, которые можно назвать внешними. Не везде и не во всех странах действовали они с одинаковой силой и одновременно, но везде приводили к разложению и уничтожению П. общины, то путем экспроприации, то посредством раздела общинных земель между общинниками. С одной стороны, разрушительно стали действовать на общину права сеньоров; с другой стороны, падению ее способствовало изменение в экономических воззрениях на природу богатства и на роль земледелия, начавшееся еще в XVI в. и достигшее апогея в экономической литературе XVIII века. Наконец, к этим двум агентам разложения присоединилось после ряда колебаний и государство, с XVIII века решительно выступившее против общины и в пользу раздела общинных земель.Существовавшая еще в XIII в. в Англии система так наз. enclosures, т. е. огораживаний, послужила главным орудием быстрого исчезновения общинных земель. Система эта не составляла специфической особенности Англии — она существовала и на континенте, но в Англии получила наибольшее развитие. Это объясняется, прежде всего, развитием мэнориальной системы (см. Мэнор). Возле и выше прежних общинников стал новый член общины — лорд, владелец мэнора. Мало-помалу всю общинную землю стали рассматривать как его собственность; параллельно создалась и теория, проникшая в историческую литературу, суды и т. д. Держания общинников превратились в пожалование собственника; отсюда выводилось право лорда требовать выдела части земли в исключительное его владение либо для ведения самостоятельного хозяйства, либо для охоты, разведения леса, устройства парка и т. п. Несмотря на сопротивление, оказанное этим притязаниям со стороны свободных держателей земли, они получили санкцию закона. Парламент, состоявший из одних баронов, в 1235 г. издал Мертонский статут, признавший права лордов. Владельцу мэнора предоставлялась полная свобода огораживать или распахивать столько земли из пустоши, пастбища и т. д., сколько ему было необходимо; на него возлагалась только обязанность засвидетельствовать пред ассизным судом, что им оставлено достаточно земли под пастбище для свободных держателей (фригольдеров) и что он обеспечил им свободный проход и выход к пастбищной земле. То был первый акт enclosure, созданный в Англии и сохранивший всецело свою силу вплоть до 1893 г. Огораживания по Мертонскому статуту совершались весьма нередко, как в XIII в., так и в последующее время; это видно из множества судебных процессов между владельцами мэноров и фригольдерами. Широких и опасных размеров огораживания, однако, сначала не принимали; огораживались главным образом земли в видах охоты, но не земледелии. Крестьяне продолжали сидеть на своих наделах, пользоваться угодьями и нести платежи лорду. С другой стороны, жизнь внесла постепенно и некоторые новые ограничения к статуту, главным образом вследствие признания законом определенности и твердости за держаниями вилланов. Превращение вилланов в копигольдеров (см. Крестьяне) привело к признанию за ними прав на пустоши лорда, на пастбища и т. д., а следовательно, и права судебной их охраны. Фактически держатели коттеджей на земле лорда также пользовались правом пастбища, рубки леса, добывания торфа и т. п., но они не имели права судебной охраны этого пользования. Во всяком случае огораживания были стеснены, и вряд ли действие Мертонского статута без наличности других условий могло бы создать те изменения в распределении поземельной собственности, какие произошли в Англии с XV—XVI в. и превратили большинство населения в безземельную массу. Экономический кризис XIV и XV вв. заставил английских землевладельцев перейти от земледелия к пастбищному хозяйству. Отсюда усиленное огораживание с целью содержания овец, для чего сносились иногда целые поселения. Пользование общинными землями, загораживаемыми то путем простого насилия, то с помощью Мертонского статута, было чрезвычайно затруднено. Конфискация церковных земель и раздача их в руки частных лиц уменьшила еще в большей степени область общинного пользования, так как новые владельцы не хотели и слышать о каких-то правах крестьян на монастырские пустоши. Ни восстания крестьян, разламывавших и уничтожавших огорожи, ни бесконечный ряд королевских статутов, воспрещавших превращение пашни в пастбище, не оказывали никакого действия (см. Крестьяне). Из общего правила, воспрещавшего обращение пашни в пастбище, сделаны были исключения для разведения леса, для устройства парков, для осушения болот, для целей национальной обороны, т. е. открыта законная дверь для непрерывного обращения земель общинного пользования в исключительную и неограниченную собственность. С другой стороны, шансы судебной охраны для пользовавшихся общинными землями все более и более становились проблематичными. Мало того, что дороговизна процесса удерживала многих от предъявления иска, а страх пред могущественным лордом заставлял молчать: для части сельского населения, главным образом для сельских рабочих, судебные решения уничтожили самую возможность иска. Жители с. Stixwald в Линкольншире попытались было в 1603 г. добиться судебной охраны их права пользоваться "пустошью" лорда как пастбищем, согласно старинному обычаю. Судьи, рассматривавшие это дело (получившее громкую известность под именем Gateword's case), единогласно признали, что истцы не являются корпорацией, общиной, и уже потому не могут добиваться столь прибыльных прав, как пользование пустошью, тем более, что такое право неразрывно связано с правом собственности. Другими решениями право сельских жителей на выпасы признавалось лишь в таких случаях, когда истцы могли доказать, что они были инкорпорированы или получили пожалование от короны; но такие случаи были редки. Между тем вопросы о поднятии земледелия, о необходимости увеличить доходность земель стали обсуждаться все более и более. Литература агрономическая и экономическая подвергла резкой критике существовавший порядок хозяйства, произнесла полное, бесповоротное осуждение и системе общинной обработки земель, и существованию пустошей. Огораживание полей и уничтожение чересполосности были признаны единственным средством поднять культуру, а также ценность и доходность земли. На этом настаивал уже известный английский агроном XVI в. Фитцгерберт. В "Surveyor's Dialogue" Нордона (1602) мы читаем, что "один огороженный акр дороже в полтора раза, чем неогороженный" и что если бы пустоши и бездоходные общинные пастбища Англии были огорожены, они прокормили бы громадную массу населения. Еще столетие спустя взгляды на этот предмет установились вполне, и интересы земледельческой культуры поставлены были выше интересов земледельческого населения. "Новая система земледелия" Джона Лауренса, сделавшаяся в Англии настольною книгою сельских хозяев, решительно высказывается за огораживание во что бы то ни стало. Огораживание — единственное средство увеличить урожай, единственный путь к тому, чтобы удесятерить ренту. Указания на то, что огораживания вредно отразятся на бедных классах сельского населения, Лауренс уничтожает аргументом, вошедшим потом в общее употребление: "Пустоши и неогороженные места привлекают к себе бедняков и нуждающихся лишь потому, что они — удобные места для воровства". Брат Лауренса в трактате "The duty of a stewart to his lord" советует уничтожать все мелкие держания, изгонять фригольдеров, скупать их земли и т. д. В средствах для этого недостатка не было: их ясно указал неизвестный автор брошюры "An old Almanach" (l 710), замечая, что Мертонский статут может быть применен не только к копигольдерам, но и к фригольдерам, и что для огораживания достаточно согласия лорда и 2/3 сельского населения, держащего землю. Введение в Англии с XVII в. новых способов обработки земли, новых растений и т. п. значительно увеличило выгоды от земледелия, спрос на продукты которого с развитием колониального могущества Англии все более и более возрастал. Все это вместе с прогрессирующим понижением цен на рабочие руки служило сильнейшим стимулом к уничтожению путем огораживания пустопорожних земель и к прекращению чересполосицы и общинного пользования пашней. Огораживания на основании Мертонского статута, разделы общинных земель путем частных парламентских актов сделались уже с царствования Анны обычным явлением в Англии. Более 2 тыс. актов об огораживании принято было английским парламентом до 1801 г. Уже тогда обнаружилось, что, несмотря на разделы общинных земель и на переделы отрезков от пустошей между прежними пользователями, число собственников почти не увеличилось. Огороженные земли разделялись лишь между теми, кто считался имеющим право на общинный выпас, т. е. фригольдерами и отчасти копигольдерами; но львиная доля попадала в руки владельца мэнора. Единственными пострадавшими оказались сельские рабочие, потерявшие почти без вознаграждения право пастьбы скота, рубки леса и др. сервитутные права. Протест — почти одинокий в английской литературе XVIII в. — со стороны Джона Коупера (Cowper) остался бесследным. Новым и наиболее сильным импульсом к превращению общинных земель в земли частного владения послужили донесения, представленные парламенту в 1793 г. созданным по инициативе Синклера (см.) board of agriculture. Здесь развернута была блестящая картина успехов, порожденных огораживаниями, — картина, нарисованная знаменитым Артуром Юнгом. Всеми комиссарами констатирован был громадный прогресс в земледельческом производстве, доходность земель вследствие огораживания увеличилась во много раз — а только это и считалось нужным. По словам А. Юнга, если Англия богата, то этим она обязана "пионерам земледельческого прогресса, лэндлордам". Возражения против огораживаний не только в интересах бедных, но и в интересах гигиены, которым грозило уничтожение открытых мест вокруг городов, встречали лишь презрительную улыбку комиссаров. Усилия последних не остались без последствий: в течение 16 лет, предшествовавших созданию board of agriculture (1777—1793), было принято 599 актов об огораживании, в течение 16 последующих лет — 1052; в одну сессию 1809 г. было подано 152 петиции об огораживании. С этого времени до 1864—65 г. огораживания продолжали расти, угрожая полным уничтожением последних остатков о общинных земель; лишь в 1839 г. один из членов парламента обратился с посланием к избирателям Беркшира, в котором нарисовал оборотную сторону медали. Все надежды экономистов, что огораживания улучшат положение сельского населения, оказались совершенно тщетными; наоборот, положение его ухудшалось. За период времени с 1793 по 1815 г. — период наиболее усиленных огораживаний — расходы на бедных с 2 млн. фн. стерл. поднялись до 6 млн. Даже в тех случаях, когда после огораживания беднейшие из общинников получали жеребьевые участки взамен права общинного пользования, эта замена была прямо убыточна для рабочего; там, где прежде, напр., он получал с неогороженной общинной земли топлива на 2 фн. стерл. 12 шил., а пастбище давало ему доход в 8 фн., жеребьевый участок едва приносил и 2 фн. Лица, получавшие эти участки, часто бывали вынуждены продавать их, и таким образом усиливалось крупное землевладение. В течение текущего столетия все более и более исчезали, а в некоторых местностях и совершенно исчезли мелкие крестьяне-собственники. В наше время мелкая собственность держится в Англии только там, где сохранились еще общинные земли и леса, как в Кембридже и Вестморлэнде, в гористых местах Валлиса и в окрестностях таких forests, как Дартмур или New Forest. Огораживания производились обыкновенно без всякого внимания к интересам рабочего сельского люда. Специальных исследований с целью узнать нужды и желания этого класса вовсе не производилось; самое существование его часто игнорировалось. У него не было, вдобавок, сильных юридических аргументов в защиту его права, а если они и были, то не было средств вести дорогостоящий судебный процесс, исход которого ввиду господствовавшего настроения был весьма сомнителен. Огораживания могли быть произведены четырьмя различными способами: или на основании Мертонского статута, или согласно обычному местному праву и с согласия общинников, или без всякого основания, признанного и освященного законом, или, наконец, путем санкции парламента. Способ огораживания с разрешения парламента установился лишь с конца XVII в. и применялся в тех случаях, когда все или ? собственников по доброму согласию решались произвести огораживание и раздел общинных земель. Комитет палаты рассматривал просьбу и документы, палата удовлетворяла просьбу, а комиссары для огораживаний производили передел земель пропорционально собственности или правам каждого участника. Чем сильнее развивалось стремление к огораживанию, тем настойчивее требовалось издание общего закона с целью удешевления огораживаний. В 1801, 1834, 1836 и 1840 гг. изданы были общие статуты, регулировавшие огораживания. Было установлено, что если 2/3 собственников и лиц, пользующихся известными правами на общинной земле, потребуют ее раздела или обмена полей, то они могут назначить комиссаров для производства передела или обмена, с утверждения парламента. Все более и более усиливавшиеся жалобы на вредные последствия огораживания, на разорение сельских рабочих, на стеснения, создаваемые огораживанием в подгородных местностях, вызвали в 1845 г. издание нового закона, который, однако, также не достиг своей цели. Мертонский статут не был отменен, не были отменены и огораживания в силу местного обычая. Все земли на 15 миль вокруг Лондона и больших городов были подчинены ведению парламента, и огораживания здесь не могли иметь места без его утверждения. Производство исследований об огораживаниях было передано специальным комиссарам, которым предоставлялось отводить места для народных гуляний, производить обмен земель, раньше отведенных бедным и оказавшихся недоброкачественными (с оговоркою: если на то будет дано согласие землевладельца), исправлять нарушения прежних законов, неправильности в огораживаниях и т. д. На самом деле новый закон явился лишь новым средством к ускорению огораживаний; о защите интересов сельского населения комиссары заботились весьма мало. С 1845 по 1869 гг. 614800 акров общинной земли были огорожены с согласия комиссаров и утверждения парламента; из всего этого количества только 1742 акра были отведены под места для гуляний и 2220 акров — в виде огородов и пастбищ для наделения сельского рабочего класса. В большей части случаев наделы были ничтожны; нередко, как и раньше, они отводились на большом расстоянии от деревни; по-прежнему огораживались земли около городов, хотя бы они были непригодны для земледелия и хотя бы интересы местного населения требовали их сохранения в виде открытых мест. До 1864 г. парламент без всякого серьезного внимания относился к издаваемым им ежегодным актам огораживания; чтение их обратилось в скучную рутину. Только с 60-х годов, под влиянием изменений в воззрениях на общину и землевладение, под давлением сознания громадного зла, причиненного систематическим обезземелением, началась реакция против огораживаний. Сформировалось общество охраны общинных земель, добившееся в 1893 г. отмены Мертонского статута. По новому биллю всякий лорд мэнора, намеревающийся произвести огораживание согласно Мертонскому статуту, должен получить на то согласие board of agriculture (министерства земледелия). Это требует публичности и открывает широкое поле для возражений как со стороны общинников, так и со стороны публики. Министерство должно руководствоваться основным принципом, высказанным отчасти уже в статуте 1876 г.: для согласия на огораживание требуются ясные доказательства полного соответствия с общественною пользою. Если бы оказалось, что министерство дало разрешение на огораживание вопреки этому принципу, право иска каждого из общинников дает возможность исправления ошибки. Борьба, которая велась тридцать лет Common preservation Society, еще не закончена: многое из того, отмены чего требовало общество, продолжает еще существовать. В деле, напр., регулирования общинных земель, предназначенных для общего пользования, право veto лорда сохраняется; не все общинные земли, особенно сельские, отданы под покровительство местных органов управления; акт о столичных общинных землях, предоставляющий местным плательщикам значительную долю участия в регулировании общинных земель, не распространен на сельские общины. Тем не менее, достигнуто главное — положен конец свободному и почти бесконтрольному распоряжению общинными землями, которое принадлежало лэндлордам к ущербу сельского населения, и в сферу поземельной политики внесен не применявшийся прежде принцип общественных интересов. Обществу охраны общинных земель пришлось, впрочем, бороться за охрану ничтожных лишь остатков некогда обширных общинных земель.Значительно иначе шло дело во Франции. Захваты общинных земель сеньорами начинают здесь играть сколько-нибудь крупную роль лишь с XVI в., под влиянием тех же попыток создать новые ресурсы с помощью земледелия, которые были общи всей Зап. Европе того времени, но сказались гораздо слабее во Франции вследствие небольшой роли, какую играла Франция во внешней хлебной торговле сравнительно с Сев.-Вост. Европою. До XVI в. захваты направлялись только на леса для образования garennes (мест для охоты), но и в этом направлении встречали сопротивление со стороны парламентов и королевской власти. Полному захвату общинных земель и полной экспроприации крестьянского сословия препятствовало и позже с одной стороны слабое развитие скотоводства; с другой — социальное и политическое положение, занятое владельческим классом. В XVI в. он обнаружил было стремление к занятию земледелием, но, привлеченный ко двору, утратил эту наклонность и вынужден был представить обработку земли крестьянскому сословию. Тем не менее, сеньоры с конца XV и особенно с XVI в. стали предъявлять притязания на все вообще общинные земли, и общинам пришлось защищаться от прямых захватов. Дворянство при всяком удобном случае обращается к королю с просьбою изменить в пользу дворян условия их договоров как с крестьянами, так и с лицами, приобретшими их земли. В то же время то путем простого насилия, то с помощью постановлении обычного права (coutumes), в редакции которого дворянство участвовало, оно расширяет свои владения на счет общинных земель. Жалобы на такие действия слышатся в течение всего XVI в., особенно на собраниях штатов генеральных и провинциальных. Короли под давлением требований среднего сословия издают иногда запретительные указы, суды постановляют иногда решения в пользу крестьян, но зло не уменьшается. В 1579 г., напр., деревня Каллас в Провансе вынуждена была взяться за орудие для защиты своих прав — и то был не единственный случай этого рода. В одних местах сеньоры считали себя собственниками третьей или четвертой части всех строевых лесов, принадлежащих подчиненным им общинам; в других они провозглашали свое право на треть всех доходов, получаемых с продажи продуктов или с аренды общинных земель, подобно тому, как король получал треть дохода с казенных земель; в третьих право на треть продуктов превращалось в право на треть всей общинной собственности. Случалось, что сеньор получал часть в земле, два или три раза купленной у него его подданными. Иногда сеньор довольствовался тем, что расчищал часть общинных земель и устраивал на них пруд, ферму или что-либо другое, один получая весь доход с устроенного. Пользуясь юрисдикциею над общинами, сеньоры под предлогом регулирования рубки леса изменили древнее право пользования им и присвоили себе ту часть леса или пастбища, которая предназначалась для удовлетворения непредвиденных потребностей общины. Под предлогом наказания за проступки против лесных законов они конфисковали в свою пользу общинные леса и вообще всячески злоупотребляли своею судебною и полицейскою властью. Они требовали предъявления документов и затем оспаривали их законность; они создавали правила для пользования общинною землею, чтобы ограничить права общинников. Если в документах общинников говорилось, что такой-то лес или такое-то пастбище состоит в пользовании такой-то деревни, сеньор выводил отсюда, что за ним осталось право собственности на землю, и предъявлял притязание на излишки, остающиеся за покрытием потребности крестьян в пастбище или лесе. Общинное пользование подвергалось на этом основании надзору и разного рода ограничениям, в свою очередь порождавшим множество исков об отнятии или сокращении права общинного пользования. Если община по документам считалась собственницею общинной земли, сеньоры предъявляли свои права на значительную часть земли и в качестве членов общины требовали выдела, при чем на их долю доставалась львиная часть. Когда в половине XVI в. полицейский надзор и администрация вод и лесов перешла в ведение чиновников, назначаемых от правительства, и всякого рода споры по этим предметам стали разрешаться в особых судах, сеньоры повсюду стали подавать иски на крестьян, обвиняя их в правонарушениях и требуя под этим предлогом дележа общинных лесов и пастбищ. Жалобы эти разрешались судами в пользу землевладельцев, и права de r?glement, de r?serve и de triage сделались постоянным принципом юриспруденции. Виновными в этом были отчасти и органы власти. Еще до перехода юрисдикции над водами и лесами в ведение правительства правительственные чиновники, наблюдавшие за коронными лесами, употребляли все меры для уничтожения или уменьшения прав пользования коронными лесами, принадлежавших многим общинам. Признавалось, что крестьянам принадлежит лишь право пользования ut singulis, т. е. право пользования, принадлежащее всей общине, обращалось в право индивидуальное. Составляли список всех глав семей, обитавших в деревне, и каждому из них поименно выдавали permis d'usager в королевских лесах с разрешением передать это право старшему из потомков, за исключением остальных и всех тех, которые впоследствии могут быть приняты в общину. В случае потери permis уничтожалось и самое право пользования. Для удобства проверки пользователям отводился отдельный участок, наименее выгодный для короля; они обязаны были огородить его и затем не имели уже права на пользование остальным лесом. Франциск I разрешил сеньорам применять к общинным пользованиям правила, изданные им для королевских владений, и прибегать к помощи чиновников. Генрих II придал этому разрешению обязательный характер. Королевские чиновники, обратившись в сеньоральных, применяли в пользу сеньора все те меры строгости, к которым они прибегали в королевских доменах. Их усердие в пользу сеньоров шло еще далее: они обыкновенно урезывали половину или две трети лесов и пастбищ, находившихся в пользовании крестьян, не обращая внимания на то, какое количество земли необходимо для удовлетворения потребностей крестьян. Когда ограничивалось право пользования королевскими лесами, пользователи избавлялись от уплаты прежних повинностей сообразно с отнимаемым у них участком земли; между тем, постановления о r?glement и triage, предписывая урезку трети и иногда даже трех четвертей леса, оставляли в силе все прежние повинности. Отрезка части общинной земли в пользу владельца применялась судами и к общинным пастбищам и лесам, в которых сеньоры имели только право пользования как члены общины. Так как доля участия сеньоров в общинной земле была значительнее в тех случаях, когда земля считалась собственностью сеньора, то сеньоры старались путем угроз и насилия добиться признания за ними права собственности на общинную землю. Доходило до того, что сеньоры похищали документы, прибегали к подлогам. Юриспруденция des triages и т. п. доказала крестьянам бесполезность борьбы с сеньорами. Вместо того, чтобы обращаться к суду, они предпочитали бросаться к ногам своего господина и умолять его о снисхождении, соглашаясь на все его требования. Тогда-то составлялись те скандальные договоры, которые были придуманы с целью прикрыть жадность сильного. Они заключались как бы с целью окончить процесс, которого на самом деле часто не существовало вовсе. Иногда изобретался какой-нибудь долг сеньору, чтобы оправдать отчуждение земли общиною в пользу сеньора. Часто одна и та же земля была предметом двух или трех соглашений, т. е. сеньор два или три раза продавал одну и ту же землю. Иногда соглашение делалось с целью утверждения общины в правах пользования, которых она была лишена по решению суда; но эта обратная отдача прав всегда сопровождалась новыми повинностями. Законы запрещали создавать новые повинности; сеньоры поэтому должны были прибегать к уловкам. Во время гражданских войн XVI в. общины были обложены громадными налогами, которые могли уплатить только с помощью займов, а для покрытия займов часто должны были продавать общинные земли. В Шампани и Пикардии это было в XVI в. обыденным явлением. Хотя королевские чиновники и наблюдали, с большим или меньшим усердием, за охранением общинных земель, но они допускали отчуждения, обусловленные нуждою. Тогда некоторые сеньоры вздумали прикрыть свои узурпации, придав им форму добровольной продажи со стороны общины.Как ни сильны были в среде дворянства стремления к захвату общинных земель, как ни благоприятны, по-видимому, были условия, созданные редакцией кутюмов (дело, главным образом, самих дворян) и судебной практикой XVI в., тем не менее процесс обезземеления крестьянства во Франции путем захватов не был и не мог быть доведен до тех размеров, каких он достиг в Англии. Попытки дворян перейти к самостоятельному хозяйству, спорадически возникавшие в первой половине XVI в., не имели успеха. Главным доходом дворян оставался доход от повинностей и платежей крестьян, в руках которых уже в XVI в. сосредоточивалось немало земли в качестве мелкой собственности. Переход к фермерскому хозяйству, к сдаче земли в временное пользование тогда еще не имел места (он начался лишь с XVII в.). С другой стороны, все большее число дворян покидало поместья и шло ко двору, на королевскую службу. Отсюда самый захват общинных земель имел целью не столько округление поместья, сколько увеличение платежей с крестьян. Кроме того, самый факт захвата не остался без сильных протестов и со стороны крестьян, уже давно свободных и, след., обладавших правом исковой охраны, и со стороны буржуазии, настаивавшей на генеральных и провинциальных штатах, на необходимости остановить процесс за